Евгений Войскунский - Незаконная планета

— Ты помнишь, как погибли мои родители? — сказал он наконец. — В тот момент я, хочешь верь, хочешь не верь, явственно услышал голос матери. Не то чтобы голос, а… внутренний толчок какой-то… «Володя, теперь ты» — вот что я услышал. Оборвавшаяся фраза? Да, наверно… Но, может, в ней был смысл вполне определенный: теперь, мол, твоя очередь…

— Все это тебе померещилось, — сказал Морозов, строго глядя на друга. — Просто был стресс. Нервное потрясение. А голос матери ты, прости меня, потом придумал.

— Я его слышал, — с тихой убежденностью произнес Заостровцев. — Но, конечно, ты не обязан верить… И я тогда же дал себе слово, что доведу до конца их дело… То, что со мной потом произошло, ты знаешь. Я оцепенел на долгие годы. Нет, не то… Конечно, я жил и работал, как все люди. Только этого мне и хотелось — быть как все люди. Тоня помогла мне справиться… восстановить душевное равновесие… Ну, ты знаешь, какая она заботливая…

Еще бы не знать, подумал Морозов. Он вспомнил разговор с Тоней незадолго до отлета на лунный космодром. Тоня вдруг появилась в Центре подготовки, она вызвала его, Морозова, после утомительного дня занятий и тренировок в сад, и был у них там разговор, «о котором Володя не должен знать». Она показалась Морозову похудевшей, серый костюм сидел на ней слишком свободно, и она то ускоряла шаг, когда они шли по садовой аллее под ранними фонарями, то, спохватываясь, замедляла. «Ни о чем тебя не прошу, Алеша, — говорила она, — потому что ты сам все знаешь. Просто хочу рассказать, что надо делать в случае, если у Володи повторится… ну, как тогда у Юпитера…» И она ровным, звучным голосом дала ему инструкцию — какой нужен массаж, какие транквилизаторы, какие психологические приемы отвлечения внимания. Она держалась великолепно, и Морозов, остановившись, взял ее за плечи и сказал: «Тонечка, ты можешь быть уверена… Я не спущу с него глаз…» — «Знаю, Алеша… — Тут голос ее дрогнул, и она отвернулась, чтобы скрыть слезы. — Так все хорошо у нас было, пока на Володю не нашло… — сказала она, двинувшись дальше по аллее. — Лавровский давно оставил его в покое, и я уже думала, что теперь… И вдруг на него нашло… и никакими словами, никакой лаской… такое дикое упрямство, какого я и не подозревала в нем…»

— …Никуда от самого себя не денешься, — говорил между тем Заостровцев, — никуда не денешься, и я понял, что мне не отсидеться дома. Пусть хоть в сорок лет, но я должен, понимаешь, должен — перед памятью о родителях, перед самим собой, — должен что-то сделать на этой планете. Вот почему я рвался в экспедицию. Вот почему прошу тебя — не торопись отказывать.

Он сидел ссутулясь, скрестив на груди длинные руки, и его взгляд, устремленный куда-то в темный угол каюты, был исполнен упрямой решимости. Темная прядь косо закрывала его лоб.

— Что именно ты собираешься делать на Плутоне? — спросил Морозов.

— Короткову вряд ли удастся объясниться с этим… ну, который проявляет интерес к фильмам. Я внимательно просмотрел вчерашние Гришины пленки и подумал, может быть, я сумею что-то понять…

Тут вспомнилось Морозову: ясный голубой день, и синее море, и Заостровцев в оранжевом гидрокостюме висит над потопленной подводной лодкой.

«Аланды, милые Аланды, неужели вы были в моей жизни?..»

— Иначе говоря, ты намереваешься вступить с этим аборигеном в мысленный контакт?

— Звуковой речи у них нет, но они, безусловно, как-то общаются, обмениваются информацией, — поднял глаза на друга Заостровцев. — Да, вероятно, направленной мыслью… В общем, надо попробовать, Алеша. Пока мы крутимся по орбите, мне нечего делать на корабле. Ты только присмотри за системой регенерации воздуха, в определенные часы будешь включать вентиляцию…

— Если я тебя отпущу, то пойду с тобой.

— Нет, Алеша, ты начальник экспедиции, твое место здесь.

— Чейс заменит меня. — Морозов поднялся. — А я пойду с тобой. Баркли заболел, и я все равно собирался идти, чтобы продолжить исследование города. Покойной ночи, Володя.

Со странным чувством смотрел Морозов, как стекаются аборигены к Дереву. Как будто не пролетело пятнадцати лет и он все еще стоит тут, плечо к плечу с Лавровским, пораженный открывшимся зрелищем, и сейчас Лавровский крикнет: «Почему вы не снимаете?»

Но не было Лавровского — рядом стоял Володя Заостровцев, молчаливый и серьезный. Стоял, подавшись вперед, будто готовый кинуться в драку, Станислав Коротков. Оператор Грегори Станко, ведя киносъемку, передвигался вдоль длинной вереницы аборигенов.