Коллектив авторов - Млечный Путь №1 (1) 2012

Разумеется, эти – для большей доходчивости разбитые на части и показанные здесь в схематической изоляции – процессы в действительности никогда не бывают столь обособленными; просто вначале доминирует тенденция «рассеивания», а уж потом – «синтеза». В противном случае все мои книжки были бы единой серией схем. Другое дело, что когда эти два процесса чересчур обособляются, возникает ощущение слабости произведения, его слоистости, как, например, в «Эдеме», в котором отдельные экспедиции героев переслаиваются дискуссиями на тему, что бы могли значить явления, наблюдаемые во время этих экспедиций.

Эта гипотеза объясняет, почему мой выбор пал именно на фантастику: как раз здесь автор располагает максимальной свободой.

Заканчивая эти заметки, я хотел бы еще остановиться на таком вопросе: не вступает ли в своих исходных позициях «лотерейный» – особо подчеркиваемый мною – метод, приводящий к вторичности интеграции как процесса более позднего, нежели первоначальные предпосылки, в конфликт со значительностью проблематики произведения? Не становится ли, проще говоря, проблематика, следуя в хвосте, на поводу у первоначального выбора, по крайней мере, частично случайного, сама также случайной? Я вовсе не собираюсь защищаться от столь серьезного обвинения, поскольку я вообще (точнее, насколько возможно) не хотел бы заниматься анализом проблематики моих произведений по существу, дело лишь в том, что вопрос имеет гораздо более широкое значение, чем просто моя писательская работа. Как мне кажется, своеобразие автора в значительной мере выражается в том, что он может, точнее, должен в весьма различные ситуации и акции вписывать сравнительно узкий круг принципиальных проблем, что, следовательно, различные вопросы, времена, различных людей он приводит к единому знаменателю общих категорий и общих связей. Разумеется, в этом ряду одна проблема будет шире, другая уже, тем не менее у большинства писателей преобладает достопримечательное постоянство, которое является, вероятно, производной устойчивости, единства (хотя, порой внутренне противоречивого) их взгляда на мир. Я даже считаю, что это, возможно, не следствие таланта или умения, а попросту результат неизбежной необходимости. Вопрос – это касается разницы между худшими и лучшими, – пожалуй, в том, что первые черпают проблемную доминанту своих произведений извне, в виде готовых систем или даже упрощенных схем, вторые же свою точку зрения и системы создают сами. Впрочем, эти вопросы, чрезвычайно сложные и важные, требуют внимания, которого я не могу им здесь уделить. Говоря о методе, я занимался, по необходимости, скорее рассмотрением того, каким образом , нежели того, о чем я пишу. Одним словом, это была попытка анализа структурного, функционального, а не существенно-проблемного. Я пытался очертить в нем как бы предел собственных возможностей. Это не значит, что я не попытаюсь предпринять в будущем попыток переступить этот порог, ибо в этом я вижу истинный смысл своей работы.

Краков, декабрь 1965 г.

Николай Гаврилович Чернышевский утверждал, что будущее светло-прекрасно, и требовал от советских писателей-фантастов, чтобы те с энтузиазмом школьников, впервые выведенных на субботник, перетаскивали из прекрасного далека в современность разные блестящие штучки – скажем, дворцы из стекла и алюминия – и приспосабливали их к родному ландшафту. Пусть даже с уроном для последнего (кое-кто, представьте, и таскал, и приспосабливал).

Сочинители зарубежных дистопий и примкнувшие к ним разнообразные фантасты-пессимисты были, напротив, уверены в том, что будущее темно-ужасно, а в доказательство с муравьиным упорством перетаскивали из несладкого настоящего в совсем уж безрадостное грядущее всякую свинцовую мерзость, объявляя, что судить о завтрашнем дне надлежит не выше того сапога, который, по Оруэллу, попирал (и будет, блин, попирать во веки веков!) человеческое лицо.

Десятилетиями эти весело-рыжие и грустно-белые клоуны от фантастики лупили друг друга (и читателя) надувными дубинками, а потом возник жанр киберпанка, чьи создатели затруднялись объяснить, прекрасное ли, ужасное ли, бесстрастное ли будущее нас ожидает, зато точно знали: оно, если наступит, будет непохожим на привычное настоящее. Оно будет просто иным – вот в чем прикол.

В самом термине «киберпанк» есть что-то неприятное на слух, противоестественное. В воображении возникает образ андроида, пластиковая поверхность тела которого испещрена тату и пробита колечками пирсинга, а железную голову венчает прическа в стиле «ирокез». Картинка жуткая – хуже паралитика на скейте.