Александр Голиков - Иное

Баев объяснял подобные просчёты лишь одним: человеческой беспечностью, безалаберностью и откровенным головотяпством — авось пронесёт, авось и так сойдёт. Да нет, уважаемые, не сойдёт и не пронесёт, уж за этим он непременно проследит, слишком многое поставлено на карту — начиная с безопасности Земли и заканчивая его профессиональной репутацией.

Он, конечно, подключился со своим нулевым допуском к оперативному банку данных «Ронара», чтобы иметь более полную информацию о Мизае и его обитателях (для этой операции отыскал ближайший информблок и ввел в приёмное гнездо считывающую нить «Отшельника». Секунда, и всё готово). Да только данных для анализа оказалось катастрофически мало. За то время, что «Ронар» кружил над планетой, научный сектор звездолёта прибавил к тем общим сведениям, что у Баева уже о Мизае имелись, лишь какие-то разрозненные детали и детальки, никак в общую картину пока не складывающиеся: упоминание о каком-то местном культе, соображения о цикличности развития тутошнего общества, какие-то предания, мифы, легенды и прочие вымыслы. Всё это хорошо, скажем, для лингвистов или энтузиастов, помешанных на истории таких вот миров, а его подобная информация ни на шаг не приближала к цели, наоборот, только распыляла силы, ибо совершенно не было времени всё это анализировать.

И вот как награда — то, что он обнаружил, едва сунувшись в город, и поэтому пребывал сейчас скорее не в недоумении, а попросту злился, стиснув зубы — почему эти странности, видимые тут, на месте, невооружённым глазом, остались незамеченными оттуда, с орбиты, Центром наблюдения «Ронара» с его-то поистине фантастическими техническими возможностями?

На улицах было пусто, что само по себе уже ни в какие ворота. Не малолюдно, как это обычно бывает в ненастную, дождливую погоду (дождём тут сейчас и не пахло, солнышко вон вовсю светит) или поздним вечером, когда народ сидит по домам, уткнувшись в ги-ти-ви (не было тут никакого ги-ти-ви), а именно пусто. Вообще ни души. Это была одна странность, подмеченная Кимом тут же, «с порога». На другую, анализируя данные своих сканеров, указал «Отшельник»: «Наблюдаю повышенный пси-фон, и он возрастает по амплитудной». «Место наибольшей возбудимости?» — спросил по мыслесвязи Баев, он тоже умел вычленять самое главное. «Пик возбудимости приходится на точку в двух километрах отсюда, направление на юго-запад». «Ага», — удовлетворённо хмыкнул оперативник. Что-то вырисовывалось. Он тронул штурвальчик и велел «Отшельнику» уже вслух:

— Что ж, веди, Сусанин. Глянем, что там такое.

Атомарник снизился до приемлемой высоты и пошёл над улицами, постепенно наращивая скорость. На местные достопримечательности Ким почти не обращал внимания, да и смотреть-то особо было не на что, его сейчас интересовало лишь одно: куда, интересно, подевались все жители, оставив свой городишко на произвол судьбы? Потому что по пути так и не попалось ни одного мизайца, город был стерилен, улицы тут, казалось, вымерли напрочь. Только причина этого мора была непонятна.

Вынырнув из очередного узкого переулка и обогнув высокую каменную стену, выложенную из округлых глыб, Баев, как по заказу, тут же наткнулся на исчезнувших жителей и от неожиданности резко затормозил, оставшись пока что у выхода на широкую площадь, на противоположном конце которой уродливым чёрным пальцем тыкалась в небо угрюмая высокая башня, сложенная, как и все постройки в этом городе, из больших округлых каменных глыб.

Ким внимательно осмотрел площадь. Дома вокруг неё лепились друг к дружке, практически не оставляя проходов, окна подслеповато выглядывали из глубоких ниш. Здесь было почище, чем на окраинах, но всё равно мрачно и неуютно, какая-то безысходность сквозила в каждой детали, атмосфера подавленности угнетала, Ким буквально чувствовал её физически. Потом он перевёл взгляд на стоящих внизу мизайцев и невольно покачал головой. М-да. Впечатляло. И ещё как! Аж до нервной дрожи.

Несуразное, нелепое и отталкивающее было это зрелище. Словно плотные колонны демонстрантов, словно очередь куда-то и зачем-то, будто зрители на концерте, спрессованные так, что яблоку негде упасть. И самое удивительное — молчащие зрители. Ни галдежа, ни ропота, ни приглушённых разговоров, как то обычно бывает при таком-то скоплении народа, — ничего, ни звука не раздавалось из этой спаянной воедино массы. Тишина была абсолютной. Выглядело всё это дико, неестественно, нереально и страшно, потому что мизайцы все, как один, стояли безвольными куклами, застывшими истуканами, одушевлёнными манекенами, безмолвными статуями, — называй, как хочешь, но суть от этого нисколько не менялась. В них напрочь отсутствовала та божественная, воспламеняющая искра, что делала живое существо живым и полным эмоций. Из них как будто вынули душу, оставив взамен пустоту и безжизненный взгляд. Происходящее требовало хоть какого-то объяснения, поэтому Баев сфокусировал контактные спецлинзы на ближайших в этой чудовищной толпе, чтобы попробовать разобраться, что за чертовщина там, внизу, происходит. Линзы, ставшие на время мощным биноклем вкупе с тепловизором и рентгеном, тут же услужливо приблизили вплотную крайних из мизайцев. Баева мало трогало, во что те обуты-одеты, его в первую очередь интересовало выражение их лиц и особенно их глаза (всё-таки зеркало души). Он подозревал, что тут возможны сюрпризы. И не ошибся.