Григорий Адамов - Победители недр (Первое изд. 1937 г.)

Большая, круглая, как шар, каюта с плоским полом залита ярким желтоватым светом. За столом у стены, в голубых комбинезонах и беретах, — Малевская и какой-то мужчина. По голосу — не Мареев... Значит, Брусков... На столе книги, чертежи... Брусков что-то говорит, водя карандашом по чертежу. У круглой выгнутой стены — гамаки за занавесками, на стене висят приборы, аппараты, баллоны, шкафчики с инструментами, лабораторной посудой... Володя спустился еще на две перекладины и дрожащим голосом сказал:

— Здравствуйте! Можно войти?

Стало так тихо, что не слышно было ни шороха и скрежета за стеной, ни гудения моторов.

Сидевшие повернулись и вскочили так резко, что легкие стулья отлетели в сторону. Брусков застыл с поднятым лицом и раскрытым ртом. Малевская схватилась за стол; глаза ее стали круглыми от недоумения и испуга.

«Голубые... как комбинезон...» пронеслось в мозгу Володи.

Наконец Брусков выдохнул:

— Откуда ты, мальчик?

Держась за перила, Володя кивнул наверх:

— Из ящика...

И вдруг звонкий, безудержный смех наполнил каюту.

— Заяц! Заяц!.. — хохотала Малевская, падая на стул. — Ой, не могу!.. Спасите! Заяц!.. Никита!.. Никита!..

Она бросилась к люку и, задыхаясь от хохота, крикнула вниз:

— Скорей сюда, Никита!.. Заяц! Настоящий! Живой!.. Заяц!..

И опять упала на стул, обессилев от смеха.

— Ой, не могу!..

— Мальчик, ты живой? — продолжал недоуменно Брусков. — Ты мальчик или заяц? Ну, спускайся вниз. Если ты заяц, мы тебя изжарим.

— Я не заяц, — обиженно возразил Володя, медленно спускаясь по лестнице. — Я пионер...

Он был несколько озадачен таким приемом.

Из люка показалась голова Мареева. Он быстро поднялся из нижней камеры, откуда доносились гудение моторов и глухой скрежет. Строгая складка легла между густыми черными бровями. Недобрые глаза уставились в лицо Володи, всегда круглое, румяное, а теперь все сильнее бледневшее, по мере приближения Мареева.

— Кто вы такой? — резко спросил Мареев, почти вплотную подойдя к Володе. — Как вы пробрались сюда?

— Я — Володя... Владимир Колесников... — дрожащим голосом ответил Володя, перекладывая узелок и книгу в другую руку. — Я... я... залез в ящик...

— Как вы смели это сделать? — загремел Мареев. — На вас красный галстук! Вы пионер? Вы знаете, что такое дисциплина?

Румяные губы мальчика стали подергиваться. Большие серые глаза с пушистыми ресницами наполнились слезами.

— Я знаю... я знал... вы ругать будете... Я не мог... я должен был...

— Вы знаете, что вы наделали? Вы все наши расчеты опрокинули! Все наши запасы кислорода, продовольствия, воды, подъемной силы рассчитаны на трех человек, а не на четырех! Что же мы теперь будем делать с вами?

— Придется сделать остановку и высадить, — едва сдерживая смех, сказал Брусков.

Володя перевел на него растерянные, испуганные глаза.

— Зачем же? Это... это невозможно...

— Кто ваши родители? — продолжал сурово допрашивать Мареев.

— Папа — начальник электромеханического цеха шахты «Гигант».

— Ну, что теперь делать? — возмущенно говорил Мареев. — Вы представляете себе, каким опасностям вы можете подвергнуться? Что там наверху переживает ваша мать! Вам учиться надо, а вы в авантюры пускаетесь!

Разговор переходил на более твердую почву дискуссии, и Володя немного ободрился.

— Я должен был пойти с вами, — сказал он. — У вас тоже должна быть смена... Вы должны передавать опыт...

Я вот передавал свой опыт по моделям Кольке, и вы должны...

— Ишь какой! — фыркнул Брусков.

— Опыт передавать? — закричал Мареев. — Вот я сейчас передам по телефону на поверхность, чтобы вас выгнали из пионеротряда за недисциплинированность!.. Галстук с вас снять надо за такое безобразие!..

Губы мальчика задрожали сильнее... Катастрофа нарастала на глазах у всех. Володя закусил губу до боли и потом сказал прерывающимся голосом:

— Вы... вы... этого... не сделаете... Я... я... буду полезен... я знаю... я знаю электротехнику...

Дальше продолжать было невозможно: могло кончиться чорт знает чем — слезами, ревом, позором. Володя, громко сопя и моргая, прижал к груди узелок и книгу и замолчал.

Должно быть, от вида этого жалкого узелочка и книжки, прижатых к груди, от глаз, наполненных слезами, дрогнуло сердце Малевской. Она дотронулась до рукава Мареева.

— Ну, будет, Никита, — тихо сказала она. — Не мучь его. Он ведь и без того устал... и, наверное, голоден. Ты когда залез в ящик, мальчик?

— Ночью... перед вашим отъездом...