Дэвид Вебер - Испытание адом

– Ох, перестань!.. – Жискар снова поцеловал ее волосы и, стараясь, чтобы его голос звучал непринужденно, сказал: – Глупая женщина, я же не прошу тебя принимать меры. Ты меня знаешь: я просто стараюсь все просчитать заранее, чтобы проблемы не обрушились на меня неожиданно и разом. И ты совершенно права насчет того, что он послужит прекрасным прикрытием для нас обоих.

– Особенно для меня, – подтвердила она.

Хавьер непроизвольно, ощутив подспудный страх, покрепче прижал ее к себе.

«Чудны дела твои, Господи! – подумал он. – Я, адмирал, знающий, что многие флотоводцы были расстреляны как „враги народа“ только потому, что правящие политиканы ставили перед ними заведомо невыполнимые задачи, смертельно боюсь не за себя, а за женщину, приставленную этими самыми политиканами шпионить за мной!»

Порой Жискар сам не мог решить, благословением или проклятием стал для него роман с Элоизой: когда он автоматически воспринимал любого сотрудника БГБ как врага, жизнь его была значительно проще. При этом Жискар отнюдь не склонен был проливать слезы по старому режиму. Законодатели сами обрекли себя на погибель, и Жискару, с высоты его положения, был лучше многих других виден вред, нанесенный Республике и Народному флоту их монополией на власть. Более того, поначалу он с энтузиазмом поддерживал многие из публично провозглашенных Комитетом общественного спасения целей... да, собственно говоря, поддерживал их до сих пор. Речь, разумеется, шла не о пропагандистской муре, которой Комитет открытой информации оболванивал пролов, а о фундаментальных реформах, в которых остро нуждалась Народная Республика.

Но перегибы и бесконечные – во имя «защиты интересов народа» – массовые репрессии, исчезновения и казни людей, виновных лишь в том, что они не справились с заведомо невыполнимыми заданиями, – все это действовало отрезвляюще, преподнося один за другим суровые уроки. Они научили тому, что между раем земным, обещанным Комитетом, и реалиями повседневной жизни существует бездонная пропасть; что нет ничего страшнее толпы, вырвавшейся из цепей. Благодаря этим урокам он понял то, о чем не решился бы сказать ни одной живой душе: члены Комитета сами испугались выпущенного ими из бутылки джинна террора и теперь готовы были на что угодно во имя собственного выживания. И вот ведь странно: при прежнем режиме он, адмирал Жискар, был патриотом, служившим своей родине, невзирая на очевидное несовершенство ее управления... и при новом остался тем же, кем был. Изменился лишь характер вставших перед страной проблем, да эксцессы правления сделались более пагубными.

Правда, при этом он знал, что требуется для выживания Надо выполнять приказы, добиваться успеха, даже если это невозможно, и никогда, ни при каких обстоятельствах, не доверять людям из БГБ. Опрометчивое слово, сказанное в присутствии представителя ведомства Сен-Жюста, могло оказаться опаснее супердредноута манти.

И тут появилась Элоиза. Жискар не сразу поверил, что она не такая, как все, довольно долго он подозревал изощренную западню, но когда поверил, вся его жизнь перевернулась.

– Как бы мне хотелось, чтобы ты была не так заметна, – сказал он, не желая проявлять тревогу, но и не имея сил ее скрыть. – Верховный народный комиссар флота, и апрелистка... да они следят за тобой, как коршуны.

– Бывшая апрелистка, – возразила она как можно более беспечным тоном, поглаживая его руку. – Хавьер, не стоит тратить душевные силы, переживая за меня. Займись лучше операцией «Икар». До тех пор пока ты будешь успешно воевать, не допуская выпадов против руководящей линии, а МакКвин сохранит за собой руководство Военным секретариатом, никто и не вспомнит о моем апрелистском прошлом.

– Знаю, – покаянно сказал адмирал. Не потому, что согласился с ней, но потому, что ему вообще не следовало затрагивать эту тему. В результате, наверное, она проведет следующий час их драгоценного уединения, убеждая его в том, что ей ничто не грозит... хотя оба они знали правду.

«Увы, это тоже часть общего безумия», – с горечью подумал Жискар. До переворота Элоиза была руководителем ячейки Союза гражданских прав, точно так же, как и Корделия Рэнсом, но на этом сходство между ней и покойной Секретарем Комитета открытой информации заканчивалось. Термин «террорист» был лишь бледной характеристикой для большинства боевиков организации, и многие, та же Рэнсом, например, с гордостью принимали это наименование. Жискар подозревал, что для иных «борьба против угнетения и привилегий эксплуататоров» была лишь предлогом, позволяющим дать волю самым низменным, разрушительным инстинктам.