Кир Булычев - Искушение чародея(сборник)

Недовольный Жанно пробасил что-то нелестное о бараньей требухе, наполняющей деликатес. Поздняков, ничтоже сумняшеся, посоветовал экзобиологу поймать на ужин пару лягушек, благо климат способствует. Жанно пообещал в точности выполнить указание командира, подсадив лягушку на барную стойку. Услышав это, Мидзуэ пообещала спорщикам день бедуинской кухни с жареной саранчой, тухлыми яйцами и прокисшим молоком верблюдицы. Павлыш хотел вмешаться, высказавшись на тему сравнительных достоинств верблюжьего молока перед медвежьим или китовым, но в дверь постучал радист:

– Владислав Владимирович, радиограмму примите.

Десять коротких слов. В них вся Марина – стремительная и страстная, насмешливая на людях и бесконечно кроткая в минуты любви. Каюту словно овеяло запахом жимолости, на губах стало сладко. К чертям ужин! Захлопнув двери каюты, Павлыш достал блокнот, ручку и сел сочинять ответ, пытаясь вместить в тесные буквы огромную радость. Он был не мастак говорить красиво, но Марина точно понимала его. Триста шестьдесят один день до встречи – поскорей бы.

Кое-как сочинив, наконец, послание, Павлыш снова надел пиджак и отправился в радиорубку. Он ощущал неловкость оттого, что придется диктовать слова любви радисту Цыганкову, но просить о разрешении отправить радиограмму самостоятельно было бы еще большей глупостью. Радиста на месте не оказалось – скорее всего, резался в шашки со вторым пилотом или возился с огурцами в теплице. Павлыш не расстроился – огромная радиорубка, пыльная, несмотря на все усилия роботов, полная странных приборов, ламп, лампочек, кнопок, кнопочек, тумблеров и верньеров, была любимым местом на корабле. Космический шум, обрывистые сигналы, непонятные фразы на незнакомых языках манили доктора, очаровывали его. Опасливо оглянувшись, чтобы никто не застал за детским баловством, Павлыш осторожно крутанул колесико большого приемника. По экранчику побежала волна сигнала, что-то затрещало, сквозь помехи пробился красивый, густой баритон:

Так пусть же книга говорит с тобой.

Пускай она, безмолвный мой ходатай,

Идет к тебе с признаньем и мольбой

И справедливой требует расплаты.

Прочтешь ли ты слова любви немой?

Услышишь ли глазами голос мой?

«Шекспир, – подумал Павлыш. – Века проходят, слова не теряют силы».

– Шекспир, Владислав Владимирович, – подтвердил звонкий голос Юрика Цыганкова. – Опять в проверку связи играетесь? Договаривались же – без меня к приборам не подходить!

Павлыш потупился, безуспешно изображая вину. Радист обошел его, глянул на приборы:

– Что вы тут у нас накрутили? Позвольте-ка… Да это местная точка!

– Исключено, – возразил Павлыш. – Туристов здесь быть не может, ученых на планете нет. У катера другие позывные.

– Наверняка спринтеры, – поморщился радист. – Пойду, доложу капитану.

Увы, команды энтузиастов студенческого, а то и вовсе школьного возраста, которым приспичило поиграть в первооткрывателей дальних планет, оставались вечной головной болью для серьезных исследователей. Запрещать молодым рваться в космос было неразумно – из спринтеров вырастали настоящие покорители звездных глубин. Но и хлопот бесстрашные юнцы доставляли немало. Если компания голоногих, голоруких, абсолютно не закомплексованных парней и девиц ввалится в общину муннайтов и начнет проповедовать атеизм… Павлыш нашарил в кармане кофейный леденец и, задумчиво перекатывая за зубами конфету, отправился к Позднякову – думать.

Вскоре в капитанском отсеке собрался весь экипаж, кроме пилота Кости. Тот отправился на корабль снимать показания с орбитальных спутников и выглядывать нежданного визитера. Собрание вышло шумным – Жанно заявил, что спринтеры расшевелят осиное гнездо. Если сектанты проявят агрессию, наконец-то найдется повод расселить их, вразумить, отмыть, вылечить, отправить детей на Землю, а взрослых обучить полезным профессиям. А пострадавших Владимир Владиславович живенько воскресит в своей камере. Павлыш не стал поправлять биолога, настроение команды огорчило его куда больше пустой оговорки. Все, кроме Мидзуэ, соглашались с эксцентричным французом, да и сам доктор в глубине души был не против простого решения. Кто бы спорил, муннайты имели право жить, как им хочется, смердеть, плодить водоросли в волосах, но при чем тут дети? И женщины – отекшие, бледные, отупевшие от бесконечного деторождения и изнурительного труда. Павлыш вспомнил, как однажды подарил зеркальце девочке, а мать, глянув в стекло, разбила его об пол.