Бет Рэвис - Ярче солнца

— Она красивая, — добавляет Виктрия и окидывает меня взглядом, задерживаясь на рыжих волосах. — Но очень странная. Чужая.

— Тебе понравится на новой планете.

— Откуда ты знаешь?

— Ну… там не будет стен.

— Но мне нравятся стены, — шепчет Виктрия.

Значит… для нее металл — не клетка, из-за которой вся жизнь проходит в приступе клаустрофобии. Нет, для нее стены — это уютный дом. А вот внешний мир — огромный, бесконечный мир — приводит ее в ужас.

— Орион говорил: неизвестно, что там, внизу. Там может быть что угодно.

— Результаты проб и тестов показывают, что планета пригодна для жизни, — начинаю я, но Виктрия меня обрывает. Она снова падает на колени и наклоняется вперед, глядя на меня с паникой во взгляде.

— Орион показывал мне разные запретные вещи. На Сол-Земле были динозавры. Чудовища, которые могут съесть человека. Звери огромных размеров. Пропасти, вулканы, смерчи, землетрясения…

— Крокодилы, бегемоты, обезьяны, кашалоты, — напеваю я с улыбкой, но Виктрия только трагически кивает, для нее это тоже «чудовища».

Она так часто гладит живот, что начинает напоминать пузатого медного Будду в китайском ресторанчике, куда Джейсон водил меня на первое свидание, еще до того, как я вообще узнала о существовании «Годспида».

— Не могу дышать, не могу дышать, — повторяет Виктрия, судорожно прижимая руку к груди.

— Давай-ка посадим тебя на стул, — говорю я предлагая руку, но она качает головой так резко, что все туловище по инерции поворачивайся, и отстраняется от меня. Ее стиснутые руки дрожат, по лицу и шее катятся бисеринки пота. Она качается вперед-назад, изо всех сил прижимая ноги к груди и пытаясь вдохнуть.

— Я умираю, умираю! — хрипит Виктрия.

— Ничего подобного, — настаиваю я, стараясь оставаться спокойной. — У тебя просто паническая атака. Виктрия, тебе надо успокоиться. Ребенок…

— О звезды, ребенок! — вскрикивает Виктрия, начиная раскачиваться еще быстрее. — Я не могу рожать! Не здесь! Не там! — она с хрипом пытается втянуть воздух.

— Виктрия. Виктрия! Успокойся, пожалуйста, успокойся. Скажи, что случилось? — в отчаянии спрашиваю я. — Чего ты так боишься?

Но в ответ доносится лишь бессвязное лопотание, в котором слышатся «смерть», «Орион», «планета» и «нет».

Вынимаю из кармана один из пластырей — это оказывается тот самый, который она пыталась открыть. Под оберткой чувствуется необычная мягкость, но он настолько тоненький, что трудно поверить, будто этим кусочком пластика можно вырубить человека. А тремя — убить. Открываю его и приклеиваю ей на ладонь.

Она перестает качаться. Руки расслабляются, ноги вытягиваются вперед.

— Все нормально? — спрашиваю тихо.

Виктрия моргает.

— Ну-ка, — говорю я, вставая, тяну ее за руку и она поднимается. Плечи у нее сгорблены, в глазах — пустота. Спутанные влажные волосы липнут к лицу. Убираю пряди со лба и заправляю за левое ухо, туда, где вай-ком. Она не вздрагивает от моего прикосновения — кажется, даже не замечает его.

— Виктрия? — зову я. И снова, громче: — Виктрия?

Она хлопает глазами.

Я веду ее к лифту.

В фойе Больницы шумно как никогда. Две замученные медсестры пытаются успокоить толпу людей, которые настырно проталкиваются вперед, а ассистенты Дока мечутся от пациента к пациенту. Какой-то мужчина неподалеку от меня так вцепился в подлокотники металлического кресла, что погнул их.

— Что со всеми такое? — спрашиваю я у проносящейся мимо Кит. — Где-то случилось несчастье?

Она качает головой.

Док с другого конца фойе замечает Виктрию и направляется к нам, раздавая по зеленому пластырю всем подряд пациентам, которые тянутся к нему, словно молят о чуде.

— Что происходит? Это из-за сегодняшнего бунта?

Док качает головой.

— Старший не думает. Он никогда не думает, прежде чем действовать. Нельзя давать им все сразу. Люди этого не выдерживают.

Он отвлекается на того мужчину, что вцепился в подлокотники, достает из кармана халата бледно-зеленый пластырь и приклеивает ему на руку. Хватка тут же ослабевает, а лицо становится пустым и бессмысленным.

— Я отведу ее в комнату, — предлагает Кит, подхватывая Виктрию за локоть и уводя по коридору.

Лучше бы вернуться к себе, но вместо того я иду в другую сторону, в сторону двери. Мне нужно подышать свежим воздухом, пусть даже это воздух переработанный. Снаружи темно хоть глаз выколи, но мне не нужен свет, чтобы добраться до Регистратеки. После сильного дождя везде грязь, и все равно я знаю эту тропу лучше, чем любую беговую дорожку у себя дома. Помню каждое ощущение: плотное покрытие у порога Больницы, похожее на пластиковые опилки или солому; цветы, которые задевают ноги, пока идешь по саду; прохладный запах воды по дороге у пруда; легкий наклон на подходе к крыльцу Регистратеки.