Николай Романецкий - Прозрение крота

Наташка замотала головой.

- А наши-то предки в чем виноваты? - сказала она. - Они ведь работали, боролись...

- Значит, плохо работали, - сказал Иван. - И мало боролись!

Наташка выдернула руку из его ладони. Лицо ее стало пунцово-красным.

- Развоевался! - сказала она. - Смотри комбинезон не потеряй, борец!.. Сам-то много настроил?

Иван смотрел на нее, оторопев от неожиданности.

- Чего уставился? В первый раз видишь?

- За что ты меня так? - прошептал Иван.

- За то! Болтать все мастера! Тогда тоже, небось, большинство только болтало... Вчера ты боролся. В сарае!.. Эх ты, Зрячий Иван! - Последние слова она произнесла тихо, чуть не плача.

- Откуда ты знаешь?

- Да уж знаю...

- Ты видела?

Наташка не ответила, и они пошли по коридору дальше, надутые, красные, недовольные собой и друг другом.

Как легко все сломать, думал Иван. Одно глупое слово, сказанное не вовремя, и нет уже ни близости, ни понимания. Словно холодная черная стена...

Зачем я на него набросилась, думала Наташка. Он же так не думает. Ляпнул и все... Ведь мама говорила, что мужчины все такие.

А ведь она тебе нравится, думал Иван. И тебе сейчас глубоко наплевать на то, что вы родственники. Потому что не важно сейчас, какая она машина для рождения детей. А важно то, что она хороший товарищ и что она не бросит тебя в беде... Какую печать все же накладывает на нас жизнь в Приюте!

Ну чего он молчит, думала Наташка. Хороший парень, только самонадеянный немного. А это не страшно, главное, что не трус!

И они бы прошли мимо склада, потому что каждый думал о своем и оба об одном и том же. Потому что каждого волновали не консервы и продукты, а идущий рядом. Потому что оба были молоды, и за всей шелухой, привнесенной извне, заимствованной у родителей и других взрослых, не пережитой и не выстраданной, а потому отвлеченной, было одно, такое индивидуальное и такое похожее.

Но Иван случайно взглянул на двери.

- Стоп! - скомандовал он. - Чуть мимо не пролетели.

И Наташка сразу ожила, заулыбалась, заглянула ему в глаза, и он увидел, что она готова помириться. А еще он увидел в ее глазах тревогу и надежду.

- Выше нос! - Он улыбнулся и осторожно коснулся ее руки.

Ключ сработал как обычно. Вспыхнул свет, они вошли внутрь и ахнули. Склад был полон. Ячейки ломились от банок с замороженными консервами, в камерах висели огромные связки сублимированных колбас, во множестве лежали запечатанные пакеты с фруктами и овощами. У Ивана разбежались глаза.

- Вот это да! - прошептала Наташка. - Есть не переесть! Какой праздник будет в Приюте!

- Да, - сказал Иван. - Только как все это туда переправить?

- Что-нибудь придумаем. - Наташка схватила его за руки и закружила в счастливом танце. - Все было не зря! Какой же ты молодец!

Иван не пытался сопротивляться. Наконец, Наташка угомонилась и поежилась.

- Слушай, здесь же холодно!

- Ничего, - сказал Иван. - Не замерзнем... И вообще, по-моему, пора бы и пообедать... Ах черт, рюкзаки-то наши на входе остались!

Где-то вдали возник странный вой, тревожный, будоражащий, проникающий в сердце. Он быстро приблизился и обрушился на них со всех сторон. Как ураган, как водопад, как нелепый кошмарный сон.

- Что это? - спросила Наташка треснутым голосом.

- Боевая тревога, - сказал Иван и зачем-то поправил на шее лайтинг. Бежим!

Они выскочили из склада и побежали по коридору; мимо вспыхивающих красным табло, мимо герметизирующихся толстых дверей, мимо никому не нужных человеческих скелетов; сквозь вой сирен, сквозь гул выходящей на усиленный режим системы вентиляции; преодолевая возникшую вдруг слабость в ногах и стараясь не думать о том, что будет через несколько минут.

Так уже бегали здесь. Сто двадцать лет назад. Только тревоги те были лишь учебные. Боевую тогда проспали. Она опоздала более чем на век. И на целую эпоху. Но все-таки она прозвучала.

Бог ты мой, думал Иван. Неужели удастся?! Ведь никто об этом даже и не мечтал. Разве что Доктор... Не одно поколение прожило свою жизнь в пределах Приюта. Кондиционированный воздух; обеззараженная вода; питательные смеси на обед, завтрак и ужин; круглосуточный шум вентиляции за стенами; женитьба на той, которую тебе укажут... И никто не мечтал ни о чем другом!.. Те, кто жил когда-то под безопасным небом, старались не вспоминать об этом, дав обет молчания. Те, кто родился уже под землей, не знали ничего другого и принимали свою жизнь, как нечто, данное судьбой, незыблемое и вечное. Постепенно первопоселенцы поумирали, и сети безысходности становились все крепче и крепче, потому что никто даже и не пытался их разорвать, потому что жить можно было только так и не иначе, а жить хотелось - в конце концов, самая худая, никчемная жизнь лучше красивой смерти... Так и жили. И жили бы и дальше, медленно угасая, если бы Доктор не опомнился и не представил себе, куда заведет такая жизнь. И тогда появились хрупкие детские мечты о небе над головой, небе покойном, без тревоги и угрозы, каким оно было миллионы лет, пока его не превратили в чудовище, которым матери стали пугать непослушных детей...