Игорь Росоховатский - Остров в открытом море

- Борис Петрович говорит и от вашего имени, Надежда Кимовна?

Она кокетливо передернула плечиками и, в свою очередь. косит на Илью Спиридоныча. Сам - к нему:

- Вы уполномочивали?

Илья Спиридоныч невозмутимо очки на носу поправил и очень ровным - под линеечку - голосом:

- Разве у меня своего языка не имеется? Да что вы, Александр Вольдемарыч, Бориса Петровича не знаете? Ему лишь бы воду замутить. Без скандала жить не может.

- Так вы, оказывается, еще ко всему и самозванец, Борис Петрович? - уже остывая, довольно рокочет Сам.

- Оказывается, так, - отвечаю. - Но все равно на чужого дядю работать не стану.

- Так ведь никто вас здесь в отделе и не держит, - говорит Сам.

Тон его спокойно-рассудительный задел меня больше, чем слова. Глядя в его широкую переносицу, я отчеканил:

- "По собственному желанию" не уйду.

Я попал в цель, потому что в его маленьких глазках вспыхнула ярость. Изо всех сил сдерживая ее, он проговорил:

- А мы вас "по собственному" и не отпустим. Вот завтра на собрании все товарищам объясните, тогда и решим, как вас отпускать. Надежда Кимовна, как полагаете, нужно собрание?

- Да он наверняка уже сам все понял, без собрания, - говорит Надежда Кимовна.

Сам прошествовал к выходу. После его ухода все старательно делали вид, будто ничего не случилось. Но я сорвал их игру.

- Значит, так получаются самозванцы? - спрашиваю громко. - Может, и Лжедмитрий так получился?

Молчат.

Тогда я подхожу к Илье Спиридонычу.

- А как же быть с личным примером, с воспитанием молодежи, о котором вы так любите говорить?

Думаете, он смутился? Ничуть не бывало.

- Вы, - говорит, - Борис Петрович, об НВ забыли. НВ - это у нас свой, отдельский термин, означает - не выставляться.

Тут и остальные загалдели. Дескать, нам же разъяснили, что все это исключительно для пользы науки. И только Надежда Кимовна с откровенным злорадством на меня посмотрела и высказалась:

- Давно вам твержу, Борис Петрович: дурно вы воспитаны, вкуса у вас нет. Отсюда и все ваши беды, бедняжка.

А Танечка-Манечка-Любочка будто в мысли мои заглянули:

- Молчали бы вы, Борис Петрович, и все было бы в порядке.

В общем, виноватым оказался я.

Даже друг мой, Виктор Воденков, когда я ему обо всем рассказал, посмеялся надо мной: "А ты что, младенец? Людей не знаешь? В двадцать четыре года кандидатом стал, да еще и выставляешься. Утверждают, будто талантлив ты. А это вина перед ближними не малая".

Муторно мне. Тошно ходить на службу. Смотреть на сослуживцев не могу. Видимо, все еще реакция продолжается. Придется ждать, пока пройдет... А возможно, дело не только в том. что случилось на службе. Устал я сильно в последнее время, перегрузился: диссертация, курсы, в нескольких комиссиях заседать заставили. Ничего, лето придет - отдохну.

А в остальном у меня все хорошо.

Передавайте привет Валерию Павловичу.

Борис

ПИСЬМО ВТОРОЕ

19 апреля

Здравствуйте, родные! Извините за долгое молчание.

Пишу из больницы. Доктор Барновский настоял, чтобы, я вам написал. Мне трудно писать. В голове быстро-быстро вертятся жернова - большие и маленькие, мелкозернистые и крупнозернистые, массивные и легкие, - размалывающие мозг. накручивающие на себя нервы.

Доктор говорит, что это скоро пройдет, так что вы не волнуйтесь. Я верю ему, потому что лечение идет успешно, и я теперь уже отчетливо помню все случившееся и знаю, почему попал сюда.

После ссоры с Самим собрание в лаборатории, все-таки состоялось. Возможно, я и ошибаюсь, но такого представления и в цирке не увидишь. Сам не рычал и не ворчал. Наоборот, он казался усталым и даже печальным. Всем своим видом и голосом он подчеркивал, что ему жаль меня.

Не скажу,, что все сослуживцы были против меня. И все же на собрании со всей очевидностью выяснилось, что в дружном и сплоченном коллективе я человек сквалыжный, бунтарь-одиночка, возмутитель спокойствия. Меня разоблачили и заклеймили, а я все-таки не подал заявления об уходе. Уж очень не хотелось Самого радовать.

Через день вызвали меня к директору института. Выслушал он меня внимательно, сочувствие в глазах засветилось.

- Потерпите полгодика, Борис Петрович. - говорит. - У нас перемены назревают.

Полгода, вроде бы, и немного. Выплакался я ему в жилетку, решил временно смириться., ждать. А ждать оказалось невмоготу. Как говорили римляне, не так страшен рык льва. как вытье гиен и шакалов.

Я очень устал. Все меня раздражает... Чувствую себя отвратительно, и стало мне казаться, что вокруг меня не лица человеческие, а морды звериные, головы змеиные, лики птичьи... Стал я примечать, из-за чего люди, враждуют и дружат, отыскивать внутренние, глубинные, самые тайные, интинные, можно сказать, причины - тошно мне показалось, не хотелось жить. А в голове все чаще "жернова" перемалывали мои мозги, зерна мыслей моих - в муку, из которой уже ничего не вырастет. Испечь из нее тоже ничего нельзя - горька очень, желчью отравлена.