Игорь Росоховатский - Повод для оптимизма

Почему-то у нас выработалась привычка: как только услышим о чудовище, особенно о крупном, то сразу предполагаем, что оно пришло из древних времен, ищем ему место в минувшем. Наверное, мы так поступаем оттого, что только в прошлом, когда не было человека и когда животным было просторно, находилось место для гигантов. Черт возьми, я правильно подумал, что эволюция не стоит на месте, что животное приспосабливается к человеку. Но приспособление - емкое понятие. И однажды должно появиться такое животное, приспособление которого будет заключаться не в том, что оно сумеет стать полезным или вовремя спастись, а в том, что оно будет нападать на человека, питаться его мясом и плодами его деятельности. Однако для этого оно должно иметь не только острые зубы или когти, не только непробиваемую бронь, мощные челюсти, быстрые ноги, а в первую очередь - мозг, в котором родятся дьявольские хитрость и коварство. Возможно, Губатам - именно такое животное, и он пришел не из прошедших эпох, а из будущих, в качестве первого посланца. Ах, если бы проводник догадался захватить хотя бы его череп! Забота обо мне занимала немало времени, но успел же метис вырвать когти и клыки зверя и нанизать ожерелье из них...

- Этуйаве отдаст мне это? - спросил я, указывая на ожерелье.

Метис решительно покачал головой:

- Этуйаве - большой воин. Он убил самого страшного зверя, и теперь дух леса Амари будет охранять его. Нельзя отдавать.

- Но это нужно не мне, а науке, всем людям, - продолжал настаивать я.

- Не все люди, а один Этуйаве убил страшного зверя, - гордо выпрямился метис и выпятил грудь. В углах его полных губ, чем-то похожих на губы Генриха, выступили капельки слюны.

Внезапно я подумал: а что если Генрих и его сородичи не только порождение прошлого? Ведь они сумели на протяжении эпохи так приспособиться, что сделались неодолимы. Может быть, травля, которую они и им подобные организовали против меня, - только начало гонений на лучших представителей человечества?! Эта травля начиналась еще в школе, когда происходит только становление личности. Уже тогда кучка подлиз и маменькиных сынков пыталась меня третировать. Особенно ненавистны мне были трое. Первый из них - Генрих, низенький, черноволосый, быстрый, экспансивный, постоянно "разговаривающий" руками. Он считал себя лучшим математиком в классе. Хитрость азиатских купцов, унаследованную от предков с генами, он догадался употребить не для торгашеских сделок, а для решения математических задач. Видимо, он просто рассчитал, что такое применение "наследства" позволит получать большую прибыль в современном обществе.

Второй - Карл, воинственный хам с огромными ручищами, прирожденный варвар и разрушитель. Вдобавок ко всему он проповедовал идею переделки мира. Конечно, при этом подразумевалось, что он и ему подобные будут хозяевами. Его мощные кулаки служили вескими аргументами в споре. Однажды он попытался пустить их в ход против меня, но не тут-то было...

Третий - Антон, внимательный и вежливый, изящный и тонкий, как трость с ручкой из слоновой кости, трость, в которой спрятано узкое лезвие стилета. Он старался не давать никакого повода для упреков в высокомерии, но тем не менее испытывал полнейшее презрение ко всем, кто был ниже его по происхождению. Меня он презирал за то, что мой отец - лавочник, и за то, что я плохо одевался. Он говорил извиняющимся тоном: "Ты хороший парень, но тебе не хватает утонченности". И добавлял небрежно: "Впрочем, это дело наживное, было бы желание да время". При этом он знал, что времени у меня нет и что родители мои против "бездельничанья" и "аристократического воспитания" в каком-нибудь специальном пансионе для выскочек.

Когда я уже далеко шагнул по служебной лестнице и мне вручали высший орден, а Карла и Генриха давно не было в живых, я встретился с Антоном. Он стоял рядом с министром. Я хотел было обнять его - все-таки школьные друзья, но он, предупреждая мой порыв, слегка отстранился и благосклонно протянул руку со словами: "Ты такой же добрый малый, каким был в школе, и ничуть не изменился". Я побледнел, как будто мне влепили пощечину, и только тайна, в которую я тогда уже проник, придавала мне уверенность. В ответ я сказал: "Приходи ко мне в лабораторию, Антон, друг мой. Я сниму эограмму твоего мозга и подарю тебе характеристику твоего психоизлучения. Ты узнаешь настоящую цену себе". Я посмотрел ему в глаза и добавил громко, чтобы слышал министр: "Тебе нечего бояться?"

Я надеялся, что загнал его в угол, но он ответил, как ни в чем не бывало: "Обязательно приду, когда... твой метод будет достаточно проверен".