Игорь Росоховатский - Стрелки часов

3 Круглые тельца беззвучно ударились друг о друга и остановились. Яркое пятно света переместилось, стали видны низенькие, вбитые в землю домики. Крыши - из множества каких-то тонких трубок. Вспомнилось: это не пластмасса, а природный материал. Когда-то назывался соломой. Над головой с воем промчался странный летательный аппарат, похожий на птицу. Потом я увидел гравилет и несколько успокоился. Но вот ноздри втянули горьковатый запах - и волосы встали дыбом, пот выступил на лбу. Это был запах опасности. От аппарата-птицы оторвалось несколько черных точек. Они падали с пронзительным воем, раскалывающим мозг. Когда-то я знал, как они назывались. Рядом раздался металлический голос: - Родина требует жертв! Ему вторил другой, приказывал: - Если ты не успеешь убить его, он убьет тебя! Третий сообщал: - Наконец-то мы достигли прогресса в гонке вооружений. На каждого человека нашей планеты уже приходится по триста пятьдесят семь килограммов взрывчатки. Мое тело напряглось, готовясь к прыжку. Тревожный голос диктора: "Прерываю все передачи. В заповедных джунглях Амазонки погибает человек. Его координаты... Всем гравилетам, находящимся в этом районе, всем экспедициям, всем станциям спасения, всем... В заповедных джунглях погибает человек. Его координаты..." Я понял, что речь идет обо мне. Меня спасут! Но бритоголовые обезьяны надели на мою голову железные обручи и начали закручивать винты. Одна из них, забавно подскакивая, сказала: "Ты человек низшей расы. Подлежишь геноциду". Она говорила на каком-то шифре, и я не понимал, что означают ее слова. Снова послышался голос диктора: "Поздравляем вас, люди! Человек в джунглях спасен!" Я схватил камень и швырнул в обезьяну. Теперь она должна уйти. Холодная рука коснулась моего лба, и я увидел над собой встревоженное лицо Майи. - Тебе опять снилось страшное?- спросила она. Я заставил себя улыбнуться: - Все в порядке, родная. Иди досыпай... С беспокойством всмотрелся в ее лицо с заострившимися чертами. Что с ней происходит? Почему она так настороженно спит, часто просыпается? Почему следи г за мной и плачет по ночам? Неужели заметила? Но ведь эти сны, когда я вскакивал, липкий от пота, повторялись всего раз семь-восемь в год. Почему я подумал "повторялись"? Они были похожи один на другой, словно из той же серии. Характерным для всех них была смесь из перепутанных воспоминаний прошлого и настоящего. А затем я испугался еще больше, подумав: "Почему Майю так пугают мои сны, если она не знает их содержания?"

*

Я думал о себе и о ней. Только о себе и о ней, а не о том, что нас окружает. В прежние, далекие времена мы не умели так думать. Столько времени уделяли различным вещам, что они становились как бы частью нас самих. Мы даже вспоминали кого-нибудь в определенном костюме или за определенным занятием и не умели вспомнить только его самого, без вещей и обстоятельств. Человек тогда учился создавать вещи, его жизнь становилась благоустроеннее, но это еще не означало счастья. Мы не могли тогда ощущать себя и других как единое целое. Не знали, сколько в каждом из нас живет людей и каковы они. Часто не знали, кого из них предпочесть. И не умели сделать так, чтобы человек в нас постоянно побеждал зверя. Теперь зверь загнан далеко, в очень незначительные уголки нашего существа. Остались в нас люди, но люди разных эпох. Важно, чтобы завтрашний человек постоянно побеждал вчерашнего. Тогда не будет "я" и "они". Этому мы учимся всю жизнь. Но можно ли научиться быть счастливым? Очевидно, мы с Майей так и не научились... Между нами впервые за сто тридцать лет совместной жизни пролегла полоса отчуждения. Что было в ней? Неясные мрачные тени, не имеющие очертаний. Майя что-то скрывала от меня, следила за мной, из-за чего-то беспокоилась. Почему так случилось? Может быть, потому, что я думал о Майе так, как будто она была частью меня, а не самой собой. И как будто у нее не оставалось тайн, своих собственных тайн, как тогда, когда она была еще не моей женой, а лаборанткой, бьющей посуду. И, возможно, сейчас я просто должен был проникнуть в ее тайну, разгадать эту забытую и вновь открытую Майю. С каждым месяцем отношения становились все более натянутыми, и самым страшным было то, что я не знал причины. Я прошел лечение радиосном, и кошмары больше меня не беспокоили. И все же Майя явно остерегалась меня. Из-за того ли, что боялась повторения снов, или же в моих поступках было что-то предосудительное? Я начал следить за собой, за своими жестами, словами, но ничего странного в них не нашел. А если со стороны виднее? Несколько раз пытался объясниться с ней начистоту. Она отмалчивалась, отводила глаза, бросала, как нелюбимому, холодные успокоительные фразы. Майя стала очень медленно работать, часто проверяла одни и те же результаты. Однажды спросила меня: - Что означает слово "нукопропор"? - Нукопропор?- Я тщетно пытался вспомнить. - Ну да,- нетерпеливо сказала она, исподлобья бросив подозрительный взгляд,- ты часто произносишь его. Я готов был поклясться, что слышу это слово впервые. Холодок пополз от шеи к пояснице, как будто с дерева упал за воротник комок снега. А через несколько дней я проснулся поздней ночью. Сквозь прозрачную крышу светили звезды, Я подумал: может быть, мы стремимся в далекие миры инстинктивно, потому что споры занесены оттуда. Так неудержимо стремятся рыбы туда, где были когда-то отложены икринки, из которых они родились. Незваный гость - тревожное предчувствие застучало в мой висок еще раньше, чем я услышал непонятные звуки. Прислушался. Различил жалобный плач, всхлипывания. Затем в ночной тишине отчетливо раздался протяжный стон отчаяния. Я вбежал в галерею-сад и увидел Майю. Она сидела под деревом раскачиваясь, обеими руками сжав голову. Увидев меня, попросила сквозь слезы: - Не смотри на то, что стоит передо мной. Я, конечно, выполнил бы ее просьбу, как это и надлежало сделать каждому из моих современников. Но она прозвучала слишком поздно. И я успел заметить, что перед Майей стоял аппарат для детей, начинающих обучение.