Музыка стихает, грохот барабанов усиливается и внезапно обрезается лезвием тишины. Виктор отвлекается от всех посторонних мыслей и сосредотачивается только на себе - на своем теле и на том, что предстоит совершить, выстраивая в памяти последовательность движений...
Толчок ногами о проволоку, напрягаются мышцы спины... И уже взлетая в воздух, уже переворачиваясь, он вдруг настораживается. Испуг пронзает его острием стрелы, - отравленный и непонятный, как недоброе предчувствие. Десятки раз он исполнял этот номер - и ни разу не чувствовал ни малейшей неуверенности. А сейчас... Правая пятка больно ударяется о проволоку и проваливается в пустоту. Виктор падает, все в нем обмирает, а навстречу несутся огни и крики... И он не узнает, что в этот вечер реакции мышц в его ногах протекают, как у всех нормальных людей, - на доли секунды дольше...
Внезапный рывок за спину - сердце и желудок еще несутся вниз, мышцы сведены в конвульсиях. Но Виктор взлетает, качается на страховочном канате, - беспомощный, как рыбешка на крючке. Он слышит единый крик зала крик облегчения, а сам готов завыть от унижения и стыда. В голове проносится: "Я ведь просил в качестве исключения разрешить мне выступать без страховки, я обижался и грозился уйти из цирка, когда отказали... А что было бы сейчас со мной?.."
Он чувствует, как сводит внутренности, и пугается, что его может стошнить здесь, сейчас...
Совсем близко мелькает поручень площадки. Стоит только протянуть руку, ухватиться за него - и ощутить ногами рифленую твердь. Постоять там пару минут, отдышаться и попробовать повторить номер... Но при одной мысли об этом приливает тошнотворный страх. "Что это со мной? Ну, ошибся, сорвался, с кем не бывает..."
И даже ухватиться за поручень не может, хотя тот мелькает совсем близко... Приближается - уносится, приближается - уносится, раз - два, веселые качели, с кем не бывает, невелика беда, протянуть руку, чуть податься вбок, рука не слушается, тошнота накатывает волной в такт мельканию; прилив - отлив, прилив - отлив... Господи, только бы не это, лучше разбиться насмерть...
Униформисты поняли его состояние. Страховочный канат натянулся, поднял его, осторожно опустил на арену. Ассистенты подхватывают под руки, уводят за кулисы. Подбегает встревоженный инспектор манежа:
- Слава богу, все обошлось. Теперь будете жить двести лет. Я уже объявил, что обещанный номер зрители увидят завтра или послезавтра...
Виктор отрицательно мотает головой...
- Ну, ладненько, не огорчайтесь, не отчаивайтесь, я объявлю в конце программы, что вы заболели и номер откладывается до выздоровления. Так?
Виктор ничего не отвечает. Он до боли сжимает зубы, стараясь изгнать из памяти мелькание поручня, посыпанную мелкими опилками желтую арену и сверкающую стрелой проволоку...
4
- Артист Виктор Марчук после того случая у нас больше не выступает.
- А в цирке работает?
- Нет, отказался наотрез.
- Конфликт?
- Дело не в том. Видите ли, товарищ следователь, извините, не знаю вашего имени-отчества... Павел Ефимович? Так вот, Павел Ефимович, артист Марчук, как бы вам сказать, стал калекой...
- По моим сведениям, у Марчука не было травмы.
- Кроме психической.
- И...
- И она оказалась неизлечимой. Поезжайте к нему домой, убедитесь...
5
Павел Ефимович Трофиновский, следователь, долго раздумывал, вытряхнув на стол бумаги из разных папок. Он перебирал их и так, и этак, перечитывал, сортировал, раскладывал, как пасьянс, и наконец решительно собрал их все в одну папку, будто объединял делопроизводство.
Следователь Трофиновский внешне мало выделялся из среды своих сослуживцев, его облик полностью совпадал с писательскими штампами для людей этой профессии: среднего роста, стройный, гибкий, с пружинящей походкой, с правильными чертами лица, прямым римским носом, энергичным, с ямочкой, подбородком, четкими очертаниями полноватых губ. Но иногда его губы приоткрывались и застывали, а в широко поставленных светлых глазах проявлялось выражение отрешенности, которое малознакомые женщины принимали за признак мечтательности. Но сотрудники, давно знавшие Трофиновского, по-иному толковали это выражение: "Паша моделирует ситуации", или "Трофиновский учуял след". Павел Ефимович в свои тридцать шесть лет имел две правительственные награды. Его стихи изредка публиковались в московских журналах. В следственном отделе считалось, что он обладает развитой интуицией, поэтому ему и поручили вести "странное дело".
Читать дальше