Борис Руденко: Трудный случай в практике

Борис Руденко

Трудный случай в практике

После утреннего обхода дежурный врач сообщил мне, что больной из двадцать четвертой палаты хочет со мной поговорить. Этот больной - очень интересовал меня, и не только профессионально, поэтому я тут же отложил бумаги и поспешил в третий корпус, где в одноместных палатах размещались наши самые трудные пациенты.

Когда я вошел, больной сидел на кровати, чуть покачиваясь и прикрыв глаза. Услышав, как отворилась дверь, он встал и шагнул мне навстречу.

- Дежурный врач передал мне, что вы просили зайти. Вас что-нибудь беспокоит?

- Да, доктор, спасибо, - он наклонил голову. - Мне необходимо с вами поговорить.

Если бы не ранняя обильная седина, он выглядел бы гораздо моложе. Лицо его принадлежало к тому типу, что привлекает прежде всего не правильностью черт, а их энергичностью - резкий излом бровей, тонкие нервные ноздри, аскетическая впалость щек.

Он снова уселся на кровать, а я в кресло напротив и показал, что готов слушать. Подперев голову длинными, сильными пальцами, он некоторое время молчал, будто раздумывая, с чего начать.

- Вы только что спросили: что меня беспокоит? Я отвечу. Меня беспокоит память. Я, - он слегка запнулся и поправился, - мы сделали ошибку, скрыв происшедшее. Мы думали, что так будет лучше, надеялись, что время поможет забыть, но все стоит перед моими глазами, как будто случилось только вчера. Груз памяти слишком тяжел. Ведь я, только я виновен в их гибели. Я постоянно думаю об этом, и мне не избавиться от этих мыслей...

На рассвете из леса пришел Аллен Брок, погибший два года назад в кольце астероидов. Он стоял перед иллюминатором и улыбался так же светло и открыто, как при жизни.

- Привет, Вадим, - сказал он, глядя прямо в глаза Чернолецкому. Сквозь стекло иллюминатора его голос звучал глухо, но разборчиво. Именно так, как и должен был звучать человеческий голос сквозь стекло иллюминатора.

Чернолецкий стиснул зубы и нажал спуск разрядника. Полыхнуло ослепительное пламя, снаружи - теперь уже по-настоящему - донесся скрежещущий вопль, а перед планером корчилось в агонии отвратительное черное существо.

За спиной раздался стук, Чернолецкий вздрогнул и обернулся. Всклокоченный со сна, Шелихов стоял в дверях отсека, сжимая в руках автомат.

- Опять? - спросил он. Чернолецкий кивнул.

- Кто это был?

- Аллен Брок.

Шелихов пошевелил кожей на лбу.

- Не знаю такого. Не помню.

- Я помню, - мрачно усмехнулся Чернолецкий, - и этого достаточно. Мы с ним летали после училища. Он погиб два года назад.

Шелихов внимательно оглядел запор входного люка - контрольная пломба была на месте - и только после этого прислонил автомат к стенке.

- Ты о нем вспоминал сегодня?

- Не знаю... по-моему, нет. Собственно, какая разница?

- Разница есть, - сказал Шелихов, поскреб грудь и с натугой зевнул. Одно дело, если они подслушивают мысли, и совсем другое, если произвольно копаются в твоих воспоминаниях.

- Когда будет твоя вахта, можешь поэкспериментировать, - предложил Чернолецкий и тут же мысленно обругал себя за тон, которым были произнесены эти слова, - нервный какой-то, дерганый. Но Шелихов не заметил или не обратил внимания.

- Много их было за ночь? - спросил он.

- Много, - кивнул Чернолецкий. - Откуда только берутся! Будто со всего леса сбежались. И чего они так рвутся к нам?

- Мы для горгон самая легкая добыча, - объяснил Шелихов. - Местные животные имеют природные защитные механизмы, которые, вероятно, ослабляются от болезней, увечий, старости. Нормальный экологический баланс. А у нас такой защиты вообще нет, и горгоны это прекрасно чувствуют.

Он подошел к иллюминатору и внимательно осмотрел местность. Справа темная стена леса, слева длинный и пологий склон холма, усыпанный мелкой каменной крошкой, а прямо, метрах в восьмистах, из частого кустарника торчала покрытая серой окалиной спина "Авиценны".

- Доброе утро, - прозвучал голос Нины. Она вошла в отсек и принесла Чернолецкому - как всегда - радость и сладкую боль в сердце.

Сразу вслед за ней вошел Павел. Глаза у них обоих были одинаковые сумасшедшие немного, не от этого грешного мира. Особенно, когда они смотрели друг на друга - будто разговаривали на своем языке, понятном им двоим и больше никому на свете.

Чернолецкий почувствовал на себе пристальный взгляд Шелихова и отвернулся, стал подчеркнуто равнодушно и совершенно бесцельно щелкать тумблерами на приборной доске.