Вячеслав Рыбаков - Трудно стать Богом

– Дмитрий, – сказал он перехваченным горлом. – Дмитрий, вы что-то знаете.

Тогда Малянов тоже схлебнул одним глотком. Этого мгновения он ждал столько лет – а теперь молчал, не продавить было слов. Студень в голове загустел еще пуще. Но предохранительные заслонки стояли несокрушимо; Малянов хотел – и не мог. Не мог.

– Именно вы… – медленно сказал Глухов. – Я еще тогда подумал, что это должны быть именно вы…

Малянов молчал.

– Ведь в нашей странной компании вы – уникальная фигура.

– Вот уж нет! – вырвалось у Малянова.

– Вот уж да. Вам это не приходило в голову? Вашему другу это тоже не пришло в голову, иначе он вынужден был бы как-то скорректировать свою теорию. А все так просто и так… настораживающе. Думаю – только не обижайтесь на меня, пожалуйста, – чтобы заметить очевидную, но… не имеющую к точным наукам деталь, он был слишком бесчеловечен.

– Фил – самый добрый и отзывчивый человек, какого я знал… – Малянов вздрогнул. – То есть знаю.

– Возможно. Хотя я сказал бы это не про него, а про… вас. Но не будем сейчас об этом. Посмотрите. Он одинок. И когда эти всемогущие, или это всемогущее, или скажите, как хотите… его бьют – то бьют только его. Вайнгартен. Жена, дети. Но когда его бьют – бьют только его. Захар. Те, кого он, так сказать, любил, – Глухов скривился иронически, а потом подлил себе из банки, – используются исключительно как внешний раздражающий фактор. Наравне с прочими. Что женщины, что прыщи… Фактически бьют только его. Теперь я. Не совсем одинок. Но когда меня били – били только меня. Пока я не познакомился с вами, мне и в голову не приходило, что тем, кто рядом со мной, что-то грозит. Именно после трагедии с вашим сыном я стал сам не свой… принялся все кругом выжигать со страху… а ведь, насколько я помню, и вашу супругу пытались как-то…

По лицу Малянова прошла тень, Глухов всполошенно взмахнул руками – и едва не опрокинул ополовиненную банку; теперь он мусолил в пальцах уже не стопку, а всю банку сразу.

– Простите, если я вам напомнил!..

– Ничего, Владлен, ничего.

– Я хотел сказать лишь, что вы – единственный, кого били косвенно. Опосредованно. Кого мучили не лично, а муками близких. И только тем и сломали.

Малянов покрутил головой и вдруг жалко улыбнулся.

– Давайте-ка, Владлен, прервемся на минутку и всосем со скворчанием, – попросил он. Глухов внимательно посмотрел на него хмельными, безумными глазами и произнес:

– Конечно.

Они всосали. Но, едва продышавшись и прокашлявшись, Глухов сказал негромко, но так напряженно, что казалось, горло у него готово взорваться:

– Не кажется ли вам, уважаемый Дмитрий… Чтобы так точно отличить, кого нужно ломать болезненной сыпью, шаровыми молниями и ужасными пришельцами, от того, кого нужно ломать угрозой здоровью ребенка, это ваше Мироздание… эти ни черта не смыслящие дохлые атомы и кванты… слишком уж хорошо понимают, что такое любовь?

Попадание было математически точным. Малянова заколотило.

– Вы ничего не хотите мне сказать? – почти прошептал Глухов.

Малянов хотел сказать многое. Давно хотел.

– В отличие от вас, я не один, – сказал он.

Он мог, очень постаравшись, допиться до того, чтобы начать ненавидеть Бобку и Ирку за то, что все время за них боится. Как-то раз, с год назад, он в таком состоянии заявился домой в три ночи… это была картина маслом, лучше не вспоминать. Сказать по правде, он почти ничего и не помнил.

Но допиться до того, чтобы не бояться за них, – было невозможно.

– Хорошо, – после паузы сказал Глухов и потряс банку, проверяя, сколько в ней осталось. Банка булькнула с успокоительной грузностью. – Тогда я еще поговорю сам.

– Конечно, – сказал Малянов. – Мне очень интересно.

– Не сомневаюсь.

Глухов помедлил, а потом отставил вдруг банку и тяжело, совсем по-стариковски поднялся. Пошаркал к книжному шкафу.

– Открытие того факта, что Мироздание неожиданно оказалось этически подкованным, заставило меня посмотреть на всю ситуацию несколько с иной точки зрения, – с дурной, пьяной академичностью начал он. – Может быть, дело вообще не в тех научных разработках, которые мы сочли тогда… с легкой руки вашего друга… корнем всех бед? – он говорил и одновременно, наклонив маленькую лысую голову к плечу, просматривал корешки книг. – Во всяком случае, не только и не столько в них.

– А в чем же? Ведь давление явно было снято, когда мы… вы, я, Захар… Валька… бросили…

Глухов на миг обернулся, хитро прищуренным глазом стрельнул на Малянова и опять уставился на фолианты. Что он искал?