Генри Каттнер - Земля пламени

По сути, все это были запахи пищи, но не для человека, и тем не менее они возбуждали Рафта и потому проникали глубоко в его сознание. Питание — неотъемлемая часть жизненного цикла, предназначение всего сущего, но бесчувственные не могут осознать всего того блаженства, которое доставляет поглощение пищи. Только особенные существа способны восторгаться и воспринимать эту усладу каждой клеткой своего тела. Они лежат, погруженные в этот теплый, клубящийся эликсир, и их тела сладостно подрагивают, впитывая жидкость, которая для них и пища, и вода. Звери, похожие на броненосцев, не чувствуют этот вкус на своем языке. Прохладная живая жидкость течет по сухому горлу, взбадривая и освежая. Наслаждение вкусом. Вкус! Ты же знаешь, что такое — быть голодным, Брайан Рафт.

Рафт заметил, что стоит уже в самом центре этого разноцветного ковра, впрочем, это было уже не важно. Рафт пытался сосредоточиться и внимал этому посланию. Тихий шепот рассказывал ему о физическом удовольствии, выше которого уже ничего не было.

Что такое голод и пресыщение, знают не только животные, но и растения. Растения питаются с помощью корневой системы, которая сидит глубоко в земле, а земля — это первородный источник жизни. Что-то совершенно невообразимое проползло сквозь Рафта, и он физически ощутил, что у него есть корни. Он чувствовал, как они всасывали соки земли. Как клетки растения. Он был частью земли, и она кормила его. Он опустился на колени в мягкий живой ковер и, не отрываясь, смотрел вверх на мерцающий, бледный свет. Он лег на спину, широко раскинул руки, а покалывающее, очаровывающее тепло насыщало его тело. Он лежал на живой земле, которая медленно и нежно принимала его тело, расходясь под ним, как зыбучие пески.

Или это не земля, а он сам растворялся? Нечто чуждое, на чем он лежал, всасывало его в себя, превращая в часть сложной страждущей жизни, которая обступала его со всех сторон, и чей шепот угадывался в медленном движении деревьев, поднимающихся и раздвигающих земной покров.

Ты же знаешь, что такое быть голодным, Брайан Рафт. Ты — один. Меня — много. Ешь и наслаждайся, ласкал беззвучный голос. Пей этот едкий, острый эликсир, который кормит зверей в панцире. Погрузи себя в теплую влагу, которая плещется в грибных шляпках и пусти свои корни в почву, познай этот сладкий восторг насыщения, который захватит твое тело, твое сознание, всего тебя.

Все ярче и ярче становился мерцающий свет, и Рафт уже почти ничего, кроме него, не видел. Но глаза и не были нужны, деревья были слепыми, но трепетали в восторге, когда их корни всасывали земные соки. Деревья? Но они не могут чувствовать… и все-таки они чувствовали. Именно здесь их что-то неразрывно связывало со всей жизнью. Сад Харна был голоден, и теперь он насыщался.

Рафт вспоминал, а голос спрашивал, искал, выведывал, но что? Рафт вспомнил хмельный запах пива, острый аромат карри, горячий дух свежеиспеченного хлеба. Он чувствовал во рту сладкий сок мандаринов, жирный вкус какао, щекочущий аромат коньяка. Но от Рафта хотели большего, голос требовал, и Рафт частично вышел из транса, но его сознание по-прежнему занимали воспоминания о том, что он когда-то ел. Вкус еды, которую он поглощал когда угодно и где угодно.

Но где? В том мире, где коньяк пьют маленькими глотками из широких и низких бокалов, где пекут хлеб в печах, где какао наливают в чашки и ставят на столы, покрытые скатертями. Эта цепочка ассоциаций заставила Рафта вздрогнуть и вспомнить не только то, что он когда-то ел.

Он вспомнил цивилизацию, свой мир и осознал в нем себя — Брайана Рафта. Он больше не был тупой, хотя и чувствующей машиной для всасывания корма. В этот момент мерцающий свет еще сильнее накрыл его своим саваном. И Сад Карна обрушил на Рафта все свои запахи, но Рафт неожиданно и отчетливо вспомнил другой Сад, и Дерево, и его запретный плод, и вспомнил слова: «Не ешьте от него».

Ты же знаешь, что такое — быть голодным, Брайан Рафт. Ешь, как я ем. Познай блаженство, которое познал я. Голос был спокойным, холодным, далеким, он обольщал, ему невозможно было противиться, он будоражил, будил память. Чувство чего-то знакомого становилось все ощутимее, это незримое присутствие в Саду было известно Рафту, только по-другому, не так, как сейчас.

И он вспомнил: «И сказал змей жене: нет, не умрете». От осознания этой мысли Рафт содрогнулся, и вслед за этим его охватила слепая, безграничная ярость. Мышцы напряглись, дрогнули, и он попытался встать, но не смог, ковер плотно спеленал его, сковал его движения, захлестнул Рафта, пока он неподвижно лежал. И все-таки он мог двигаться. С огромным усилием он оторвал руку от туловища и нащупал рукоятку кинжала. Теперь он иначе ощущал предательские объятия Сада, готового поглотить его, спеленатого и беспомощного. Физическое ощущение плена и замкнутого пространства было невыносимо. Страх холодным обручем сдавил горло, и тогда Рафт приподнял кинжал и ударил. В приступе панической, слепой ярости он кромсал живую ткань ковра, пока тот не превратился в клочья. Самым ужасным было то, что это не пыталось уйти, отступить от ударов Рафта. Оно позволило искромсать себя кинжалом, превратить в месиво. Рафт поднялся и, спотыкаясь, отошел под сомнительную защиту желтоватого леса. Он жадно ловил ртом свежий воздух и чувствовал себя скверно и мерзко, как после отравления.