Кир Булычев - Возвращение из Трапезунда

Нина Островская, профессиональная, но совершенно не устроенная в женской жизни революционерка, была прислана в Крым из Петрограда в ту пору, когда стало совершенно ясно, что на базе Черноморского флота правят колчаки и эсеры, а редко появляющиеся большевики не пользуются решительно никакой народной поддержкой.

Женская непривлекательность придавала Островской некую патетичность — ее жалели и в то же время доверяли ей больше, чем мужику или молодой красавице, — не повезло по вопросу внешней красоты, зато головастая баба! Как писал ее большевистский современник: «В течение двух недель она подняла на ноги не только маленькую организацию большевиков, но и весь Черноморский флот. От ее речей сразу же повеяло северным ветром большевизма».

С тех пор прошло несколько месяцев, в Петрограде правили большевики, старые товарищи Островской по партийной работе неслись на службу в реквизированных автомобилях, она же, рискуя жизнью и промерзая на палубах линейных кораблей, выкрикивала лозунги и призывы… но Севастополь не становился большевистским.

Коля Беккер, выслушивая монолог, обращенный к нему, не понимал, чего же от него требуется. А непонимание смущало и тревожило. Островская отлично знала, что в Севастопольском Совете лейтенант Андрей Берестов служит ушами и глазами тех, кто заменил адмирала Колчака: полковника Баренца и нового командующего флотом контр-адмирала Немитца. Большевичка никогда раньше не скрывала своего прохладного отношения к штабным офицерам, а тут вдруг попросила о конфиденциальной встрече.

— Чем я обязан? — спросил Коля, уловив паузу в монологе большевички.

— Вы хватаете быка за рога, — сказала Островская и поправила волосы, похожие на измазанную сажей солому. — Тогда и я не буду тратить время даром. Вы пользуетесь некоторым авторитетом среди моряков…

— Это преувеличение.

— Знаю, знаю, сегодня ни один офицер не пользуется авторитетом у матросов. Гнев матросов справедлив и исторически обоснован. Но нам бы хотелось, чтобы гнев был направлен в интересах революции. Ведь вы понимаете, что не все офицеры готовы служить врагам революции. Среди них есть выходцы из демократической среды, преисполненные сочувствия к страданиям угнетенных!

Островской стоило немалого труда оставаться в рамках беседы — ораторские позывы заставляли голос срываться, а язык составлять патетические фразы.

— Мы предлагаем вам союз, лейтенант Берестов! Ради торжества мировой революции!

Именно в этот момент открылась дверь, и в комнату — одну из незаметных комнат на втором этаже городского управления, занятую под канцелярские нужды, — вошел невысокого роста человек средних лет и среднего телосложения, лысый, крутолобый, с глазами узкими к внешним краям, что придавало лицу несколько азиатское выражение. Лицо было украшено усами и небольшой бородкой, как у Ульянова, что вкупе с толстовкой переводило этого человека из породы диктаторов в отдыхающего на юге бухгалтера.

— Очень рад, — сказал он с порога. — Я рад, что вы, Берестов, пришли к нам. Наша задача сегодня — сплотить вокруг себя все здоровые силы общества.

Он протянул Беккеру руку и представился:

— Гавен, Юрий Петрович Гавен.

На самом деле это был псевдоним. Сорок с лишним лет назад его крестили в Латвии как Яна Эрнестовича Даумана. Пока он учился и сам учительствовал, имя не вызывало сомнений и вполне устраивало будущего большевика, и лишь когда он со всей ответственностью латышского учителя отдался партийной работе, то, как и все большевики, он прибегнул к псевдонимам. После ряда попыток он и остановился на странном варианте: Юрий Петрович Гавен. В этом сочетании нет ни сентиментальности, ни изящества, ни связи с собственным народом — сочетание скорее даже неблагозвучное. Но именно такое его устроило, и с таким он вошел в историю как вождь крымских большевиков во время революции и Гражданской войны.

Склонность к псевдонимам свойственна крайне радикальным, обычно даже террористическим партиям. И связана она не только с необходимостью таиться от полиции, но и с душевной склонностью к авантюрам. Переодевание становится их составной частью, а смена имени — частью камуфляжа переодевания.

Порой кажется, что большевикам было безразлично, под каким именем существовать, — они были до крайности рациональны. Нередко их псевдонимы, что сохранялись и после победы революции, когда уже не от кого хорониться, были никак не более благозвучными, чем собственные имена. Фамилия Ленин ничем не лучше фамилии Ульянов, а Киров ничем не превосходит фамилию Костриков. Псевдоним должен был работать — больше, чем ассоциация с молотом, от него не требовалось.