Грег Бир - Бессмертие

Склонясь над самым большим футляром, она протянула руку к седлообразному артефакту. Еще до того как палец скользнул по поверхности, она поняла: это Ключ, открывающий Врата изнутри Пути. Теплый, мирный, он казался знакомым. Да. Она знала его, а он — ее.

Рита сомкнула веки и увидела Гею — весь мир, изумительно детально изображенный на глобусе. Планета вращалась перед ней, распухала, затягивала ее под степи Нордической Руси, Монголии и Чин Ч'инга — стран, не подвластных Александрейской Ойкумене. Там, среди ковыльного простора, над хилым грязным ручейком ало сверкал трехмерный крест — знак Врат.

Побледнев, она посмотрела на Ключ. Тот увеличился примерно втрое и теперь целиком закрывал собой бархатную подложку.

— Что происходит? — спросил отец. Она хмуро покачала головой.

— Мне это ни к чему.

Рита побежала к выходу из пещеры, на солнечный свет. Отец бросился вдогонку. Сгибаясь чуть ли не раболепно, он крикнул:

— Дочь моя, они твои! Больше никто не сумеет ими воспользоваться!

Рита, размазывая слезы по щекам, спряталась в щели меж двух выветрелых валунов. Ее вдруг наполнила ненависть к софе.

— Как ты могла? — спросила она. — Не иначе, спятила. — Она подтянула колени к подбородку, уперла подошвы сандалий в грубый сухой камень. — Карга полоумная!

Когда закат смягчил линии крон высоких деревьев, видимых с обрыва, Рита вышла из-за камней и медленно двинулась по склону к пещере, где возле двери сидел отец и обеими руками придерживал на коленях длинную зеленую ветку. Ей даже в голову не пришло, что он может ударить: Рамон никогда не наказывал дочь физически, и сейчас палка только занимала его руки.

Отец встал, отбросил палку и, глядя в землю, вытер ладони о брюки. Рита приблизилась к нему и обняла. Затем они вернулись в пещеру, разложили артефакты по футлярам и, сгибаясь под тяжестью, отнесли к обрыву, в дом из белого известняка, где родилась Рита.

Ланье присел на край кровати и сунул ноги в горные ботинки. Наклоняясь к шнуркам, он позволил себе мимолетную гримасу. Было девять утра; над горами только что пронесся шквал, отхлестав дом струями дождя и порывами сладковатого морского ветра. По-прежнему в спальне стояла прохлада; выдыхаемая Ланье влага сгущалась в белые струйки. Он встал, потопал по истертому ковру, плотнее усаживая обувь, затем проверил, хорошо ли голенища облегают лодыжки. И вновь поморщился, но уже от иной боли, от воспоминания, которое он не мог стереть в памяти.

Застегивая куртку возле широкого окна гостиной, он глядел на высокие скалистые холмы за несколькими рядами изгороди и зарослями вымахавших папоротников. Свои маршруты он помнил превосходно, хоть и не бродил по ним уже несколько лет. Но сегодня его подмывало тряхнуть стариной.

С похорон Хейнемана минуло три месяца. Карен, даже не попрощавшись, уехала по делам в Крайстчерч на новом гекзамоновском вездеходе. Самое время развеять тоску.

— Пошлину, пошлину, заплати-ка пошлину, — тихонько пропел Ланье, чуточку хрипя от холода. И закашлялся — возраст, конечно, а не болезнь. До чего же мало, все-таки, он сумел сделать за десятилетия службы… Земля, насколько он мог судить, и через сорок лет так и осталась зияющей раной. Да, она на пути Возрождения. Но по сей день все вокруг навевает мысли о смерти и людской глупости.

Но отчего сейчас прошлое громче, чем когда бы то ни было, стучится в сознание? Чтобы отвлечь Ланье от расширяющейся пропасти между ним и Карен? Со дня похорон она прямо-таки каменная статуя…

…Двадцать девять лет тому назад. Безымянный городок в дебрях юго-восточной Канады. Мерзлая снежная западня для трехсот мужчин, женщин и детей. Приземистые бревенчатые избы. К пришельцам с небес вышли мужчины. Таких ходячих скелетов еще не доводилось видеть даже Ланье.

Конечно, он и его спутники — мужчина и женщина, оперативники с Гекзамона — были сытыми и здоровыми. Они отважно пересекли снежное поле между кораблем и ближайшей хижиной и обратились к мужчинам на французском и английском языках.

— Где ваши женщины и дети? — спросила оперативница.

На нее смотрели чарующие голодные очи. Потусторонне прекрасные лица, жидкие пряди рано побелевших волос… Пошатываясь, один человек вышел вперед и изо всех сил прижал к себе Ланье. Объятия больного ребенка… Чуть не плача, Ланье поддерживал незнакомца, чьи глаза светились едва ли не обожанием, а может быть, просто несказанным облегчением и радостью.