Виктор Форбэн - Тайна Жизни

— С этим кончено... Другой просто без сознания. Что вы скажете, капитан?

Жан Лармор, с минуту изучавший лицо раненого, сказал:

— Странно, чем больше я смотрю, тем больше я узнаю эти черты. Да, да, начинаю вспоминать... Я встретил этого человека среди индейцев на Ориноко... Беглый каторжник, занимавшийся убийствами и грабежом. «Браво»... Он был известен под этим именем. Кстати, я могу это проверить. На левой руке у него должен быть шрам... Да, так и есть... Теперь я понимаю, почему он отворачивал голову, завидев меня. Я стрелял в него однажды, защищая честь одной молодой дикарки. Этого негодяя не надо было оставлять в живых.

— Неприятнее всего то, — сказал Шарль Зоммервиль, обменявшись взглядом с Алинь, — что мой договор обязывает меня извещать правительство Венецуэлы о всяком преступлении, совершенном на острове. Мюйир, приготовьте сегодня вечером лодку. Мы поедем на рассвете в Капурано...

Под золотыми стрелами утра Алинь внезапно проснулась; тело и душа ее были погружены в какое-то блаженство. Мысли ее обретали форму, и она облокотилась на подушку, улыбаясь будущему, расписанному красками зари. Наука давала ей победу над инстинктом. Ее учитель поборол в себе припадок слабости. Но, как на зло, благородные черты молодого моряка выступали на первом плане всех ее видений, и, чтоб отделаться от этого наваждения, она соскочила с постели.

— Нет, нет, нет!.. Никогда любовь не заставит ее отречься от науки.

— Может быть, я успею сбегать на берег и проводить лодку, — подумала она. — Я пожелаю ему счастливого пути.

Закончив туалет, она бросилась из комнаты, воспламененная энтузиазмом. На террасе она заметила Жюльена и бросила ему, не замедляя шага:

— Вы пойдете со мной?

Но он остановил ее на месте грубым и злым смехом:

— Ха-ха-ха, вы хотите проститься с раскаявшимся грешником? Напрасно, он блаженствует в веселой компании! Ха-ха-ха! Он может похвастать тем, как он нас провел!

— Как? — пролепетала она уничтоженная.

— Он уехал вместе с Элен.

— Уехал вместе?

— Да, можете удивляться, сколько вам угодно. Она сегодня ночью оставалась в его комнате. Я видел, как они рано утром оттуда вышли. Он поглядел на меня взглядом, в котором я прочитал стыд. И вот, они справляют сейчас свой медовый месяц. Нечего сказать! — Что с вами, Алинь, вам дурно? Бедная Алинь!

Она опустилась на стул.

Три дня прошло со времени отъезда Гилермо Мюйир. Вернувшись, он привез письмо, полное плачевных признаний профессора, который проклинал свое безумие, жалко выпрашивал прощения у Алинь, клялся, что скоро вернется, освобожденный навсегда от искательницы приключений. Мюйир объяснил свое долгое отсутствие: в пути мисс Элен потребовала, чтоб «Форверд» взял направление на Порт-оф-Спэн, так как она не хочет высаживаться в Карупано, где, по ее словам, убийцы ее дяди будут покушаться на ее жизнь.

— Так я и поверил, — смеялся Жюльен: — Она, должно быть, когда-то кутила в этом городе.

В противоположность Алинь, он охотно мирился с капризами судьбы: с гаваннами профессора, с ужением рыбы, с уроками негритянского языка, которому его обучала Атали Куку. Из чувства человечности он вместе с Алинь делал перевязки каторжнику, который, очевидно, упрямо хотел жить. Иногда, по утрам, он исчезал, унося с собой удочки. Обедал на берегу тем, что ему приносила любезная негритянка и возвращался наверх только к ужину.

— Вы меня извините за то, что я не составлю вам компании? — спрашивал он иногда с серьезным видом молодую девушку и бретонца, которых он изучал, как психолог, но намеренно не нарушал их tête à tête. Уже почти вполне исцелившийся, Жан Лармор держался теперь совершенно иначе. Менее молчаливый, он искал общества Алинь и, видя ее печальной, пытался ее рассеять, пускаясь в воспоминания о своих приключениях или рассказывая о своей семье, о детстве, о планах.

— Нас пять сыновей и четыре дочери. Я четвертый, остальные плавают или работают со стариками на земле, которая в трех милях от крепости Этель.

— Красивые у нас места! Надо видеть реку с высоты висячего моста, когда прилив превращает ее в кипящий поток! Это надо видеть. Художники приезжают даже из Парижа.

Он иногда останавливался на полуслове и ждал одобрения. Он чувствовал ее настолько выше себя, по образованию и воспитанию, что боялся ей надоесть своей исповедью.

— Я вернусь домой, но еще не скоро, совсем не скоро. Ведь, я теперь все потерял. Я приценился к красивому белому домику, возвышающемуся на холме, точно мельница. Его, наверно, продадут теперь...