Орсон Кард - Игра Эндера. Глашатай Мертвых

Позже, когда он научится говорить, он вспомнит свое путешествие из мрака к свету и назовет его переходом от первой жизни ко второй, от жизни во мраке к сумеречной жизни.

Миро решил покинуть Лузитанию. Взять звездолет Глашатая и в конце концов отправиться на Тронхейм. Возможно, что на суде он убедит Конгресс не вступать в войну с Лузитанией. В худшем случае он станет жертвой, он расшевелит людские сердца, его запомнят. Что бы ни случилось с ним — это лучше, чем сидеть здесь.

Первые несколько дней после того, как он перелез через ограду, Миро быстро восстанавливался. Он уже чувствовал руки и ноги и мог ими владеть, достаточно для того, чтобы передвигаться шаркающими шагами, как старик. Достаточно для того, чтобы двигать ногами и руками. Достаточно, чтобы прекратить унижать свою мать, вынужденную мыть его. Но затем прогресс замедлился и остановился.

— Вот так, — сказал Навио. — Мы достигли уровня необратимого ущерба. Тебе повезло, Миро, ты можешь ходить, говорить, у тебя все на месте. Ты ограничен в своих возможностях не больше, чем, скажем, здоровый человек в возрасте ста лет. Мне было бы приятнее сказать тебе, что твое тело будет точно таким же, как и до того, как ты взобрался на ограду, и что к тебе вернется энергичность и координированность двадцатилетнего. Но я очень рад, что мне не приходится говорить тебе, что ты всю жизнь будешь прикован к постели, спеленутый и под капельницей, неспособный ни на что, кроме как слушать тихую музыку и недоумевать, куда же девалось твое тело.

«Итак, я благодарен, — подумал Миро. — За то, что мои пальцы свернулись в бесполезные лапы на концах моих рук, что мой голос звучит глухо и грубо; потом я должен быть доволен тем, что я чувствую себя как столетний старик, что у меня впереди восемьдесят лет жизни столетним».

Как только стало ясно, что он не нуждается в постоянном внимании, семья разошлась по своим делам. Столько всего происходило, что никто не смог остаться дома с покалеченным братом, сыном, другом. Он все понял. Он не хотел, чтобы они оставались с ним. Он хотел сам быть с ними. Его работа была не закончена. Теперь, наконец, все ограды и правила ушли в прошлое. Теперь он мог бы задавать свинкам вопросы, которые так долго ставили его в тупик.

Сначала он попытался работать через Уанду. Она приходила к нему каждым утром и вечером и составляла отчеты на терминале в передней комнате дома Рибейра. Он читал ее отчеты, задавал ей вопросы, слушал ее рассказы. И она со всей серьезностью записывала вопросы, которые он хотел бы задать свинкам. Однако через несколько дней он заметил, что вечером она действительно приносила ответы на его вопросы, но к ним не задавалось дополнительных вопросов, не исследовались значения ответов. В действительности ее занимала своя собственная работа. И Миро перестал передавать через нее вопросы. Он солгал ей и сказал, что гораздо больше заинтересован в том, что делает она, что ее пути исследований наиболее важны.

Суть была в том, что он ненавидел встречи с Уандой. Для него открытие того, что она его сестра, было болезненным, ужасным, но он знал, что если бы решение было за ним, он бы презрел запрет на кровосмешение, женился бы на ней и жил бы в лесу со свинками, если бы это потребовалось. Уанда, однако, была верующей, принадлежала обществу. Вряд ли она нарушила бы единственный универсальный человеческий закон. Она страдала, когда узнала, что Миро был ее братом, но она немедленно начала отделяться от него, забывать прикасания, поцелуи, шепот, поддразнивания, смех…

Было бы лучше, если бы он тоже обо всем этом забыл. Но он не мог. Каждый раз, когда он видел ее, ему больно было видеть ее такой сдержанной, такой доброй и вежливой. Он был ее братом, он был покалечен, ей следует быть доброй к нему. Но любовь ушла.

Он сравнил Уанду с матерью, которая любила своего любовника, невзирая на все препятствия. Однако любовник матери был полноценным человеком, а не этой бесполезной развалиной.

Поэтому Миро остался дома и изучал файлы с материалами других исследователей. Было мучительно знать о том, над чем они работают, и не иметь возможности принять участие в работе; но это было лучше, чем не делать ничего, смотреть скучные видеофильмы или слушать музыку. Он мог печатать, медленно, так расположив свою кисть, чтобы самый послушный ему палец, указательный, нажимал только на одну клавишу. Достигаемой при этом скорости было недостаточно, чтобы ввести сколько-нибудь значительное количество данных или даже написать заметки, но он мог вызывать и читать открытые файлы других, чтобы знать, чем они занимаются. Он мог сохранять некоторую связь с очень важной работой, внезапно расцветшей на Лузитании после того, как были открыты ворота.