— Как варвары Валеннена, — заметил солдат. — Я думаю, что это и дает им возможность идти вперед. Похоже, что у них ничего другого нет, кроме обычая съедать своих мертвых, коль подворачивается возможность.
Ларрека сел на задние ноги и внезапно оказался выше Джилл, опиравшейся спиной о кожистый ствол дерева.
— Ты им это лыко в строку не ставь, сынок, — протянул он. В голосе иштарийца было столько оттенков, что можно было бы вместо этого просто высказать слова презрения в открытую. — Отдать свое тело — это последняя твоя служба в голодной стране. А другие считают, что оказывают услугу тебе, освобождая твою душу быстрее, чем разложится тело. — И задумчиво добавил: Я думаю, что это, как и многие другие религиозные концепции, возникло в Далаге. А их, религий, много — не забывай. Кто мы такие, чтобы утверждать, что какая-нибудь система, в том числе и созданная людьми, лучше остальных?
— Да, сэр, несколько я видел сам, а слышал о многих, — ответил солдат. — В большинстве есть смысл. Но разве можно принимать всерьез некоторые из них? Вроде той, на острове Малый Ирен, где они сами себя мучают после чьей-то смерти? Я сам видел, как одна старуха совала руку в кипящую воду.
— У некоторых людей был обычай увечить себя в горе. Не так сильно, но ведь у нас тела не умеют восстанавливаться быстро и полностью, как у вас. Телесная боль, а в вашем случае — усилие для её контроля, заглушает боль души. Но я не это пробовала сама, поймите меня правильно.
Ларрека вытащил кисет и принялся набивать трубку.
— Правильно то, что тебе помогает, — произнес он, — и никогда одно и то же не действует одинаково на двоих. Что хорошо в Союзе и, быть может, лучше всего прочего — это то, что у тебя есть возможность осмотреться и выбрать тот образ жизни, который тебе больше всего подходит; или вообще установить новый — если наберешь несколько последователей.
Его тон, хотя и лишенный намека на проповедь, был очень серьезен. Джилл подумала: «Я тебя знаю, дядя. Ты хочешь поддержать веру в этих воинах. Они молоды, у них нет твоего видения цивилизации. Всю свою жизнь они знали, что когда-нибудь наступит время, которое пришло сейчас. В таком случае легионер первой или второй октады службы может задуматься, стоит ли стоять крепко и умирать за то, за что стоишь. Особенно если это «то» оставило тебя без помощи в критическую минуту. И ты, дядя, хочешь использовать каждый случай, чтобы им объяснить».
Она уверилась в своих предположениях, когда он сказал:
— Вот возьмем меня. Если бы не Союз, я стал бы бандитом или просто влачил бы довольно жалкое существование. А вместо этого жизнь поставила меня на правильную дорогу, малость пообтесала там и тут, но не более, чем было необходимо. Зато что я от этого получил!
Солдаты насторожили уши. Джилл тоже так сделала бы, если бы могла. Ларрека рассказывал ей истории из своей карьеры, но никогда с самого начала.
— Хотите послушать? — спросил Ларрека. — Я что-то сегодня в настроении повспоминать…
«Милый ты мой старый обманщик, — подумала Джилл, — Даже если тебя и в самом деле потянуло на воспоминания, то их наверняка подпирает какой-то здоровенный практический мотив».
— …а все это было так давно и далеко, что никого мой рассказ не обидит. — Раздалось согласное бормотание. — О'кей, — сказал Ларрека. (Это слово уже перешло в сехаланский диалект.) Он сделал паузу, раскуривая трубку.
Из костра посыпались искры. Один из носильщиков подбросил в него дров, и красные с желтым языки пламени заплясали веселей. Звезды озаряли пепельным светом поднимавшийся к ним дым. Где-то протрубил какой-то зверь, и лес затих.
— Вы знаете, что я — уроженец Хаэлена, — сказал Ларрека между двумя затяжками. — Я там провел первые пятьдесят с чем-то лет своей жизни. Песня Джилл разбудила воспоминания, потому что Хаэлен похож на то, что рассказывают о земной Шотландии, только там все ещё выраженной, потому что он на полюсе. Даже летом, когда солнце — настоящее солнце — никогда не заходит за горизонт, даже тогда там облака, туманы, дожди, бури, болота и голые горы, коварный прибой бьется о берег… да вы про это слыхали. И не удивительно, что хаэленцев называют «кремневыми шкурами», и многие из них становятся солдатами или моряками. В общем, выбирают любую дорогу, чтобы уйти оттуда.
Но я не был непоседой. Клан Кераззи, к которому я принадлежу, считается богатым. Вы знаете, что хаэленцы объединены в кланы. Моему клану принадлежали первоклассные районы рыболовства и морской охоты, а на суше приличный кусок земли, где водилась дичь, хотя, по меркам Бероннена, это не так уж и много. Но моя семья отнюдь не бедствовала. У отца имелся шлюп, которым он командовал, и ещё пай в трех других судах. Мы жили в достатке в большом доме на побережье, куда течением выбрасывало плавник. Нам не нужно было покупать уголь, и мы меняли добычу на другие вещи. Иаи-аи, хорошая была жизнь.
Читать дальше