— Расширение Вселенной заняло одну-две сотни миллиардов лет. Сжиматься она будет не быстрее. Вы что, серьезно верите, что нам удастся добиться таких показателей тау, что мы переживем этот цикл?
— Я вполне серьезно верю в то, что попробовать стоит, — ответил Реймонт. Корабль вздрогнул и задребезжал. — Мы уже в здешнем скоплении кое-чего в этом плане добились. Материя уплотняется, и мы летим все быстрее. Кривизна пространства все выше. Круговой облет Вселенной до сих пор мы произвести не могли, потому что она не могла долго просуществовать в той форме, которая была нам известна. Это мнение профессора Чидамбарана. Хотите пояснить, Мохандас?
— Пожалуйста, если угодно, — кивнул космолог. — В расчет надо принимать не только пространство, но и время.
Характеристики континуума в целом будут изменяться очень быстро и радикально. Обдуманные размышления подвели меня к выводу о том, что вследствие этих перемен нынешнее экспоненциальное понижение фактора тау тоже пойдет быстрее. — Немного помолчав, он добавил: — Опираясь на приблизительную оценку, могу сказать, что при существующих обстоятельствах до полного коллапса остается примерно три месяца. — Его последние слова вызвали оживление и ропот. Выждав, пока шум стихнет, Чидамбаран продолжил: — И все-таки, когда меня спросили офицеры о выводах из этих расчетов, я честно и откровенно ответил, что не знаю, как мы сумеем выжить. Итоги наблюдений подтверждают доказательства, выведенные профессором Нильссоном эмпирически… миллионы лет назад на основании изучения Солнечной системы… Он доказал, что Вселенная не погибает совсем. Она возродится. Но сначала вся материя и энергия должны собраться в моноблок высочайшей плотности и температуры. При нашей нынешней скорости мы способны безбедно промчаться сквозь звезду. Но через зарождающееся ядро Вселенной промчаться не сумеем. Лично я предлагаю относиться ко всему спокойно и трезво, — заявил космолог и демонстративно сложил руки на груди.
— Идея неплохая, — кивнул Реймонт. — Но, думаю, это не единственное, чем мы могли бы заняться. Можно продолжать полет. Позвольте, я перескажу вам то, что сказал на совете экспертов. Никто со мной спорить не стал.
Факт состоит в том, что никто не знает наверняка, что именно должно произойти. Лично я догадываюсь, что не обязательно все должно свестись к нулю. Такое упрощение хорошо в математике, но в жизни так не бывает. Я думаю, что центральное ядро материи должно обладать грандиозной водородной оболочкой даже непосредственно перед взрывом. Края этой оболочки могут оказаться для нас не слишком плотными и не чересчур раскаленными. По сравнительно небольшой орбите мы сможем кружить вокруг ядра наподобие спутника. Когда же ядро взорвется и начнет расширяться, мы сами полетим от него по спирали. Я понимаю, звучит неуклюже, но в общих чертах, думаю, это именно то, что мы должны сделать… Норберт, вы?
— Я себя верующим никогда не считал, — начал Вильямс, смущенный и растерянный, совсем на себя не похожий. — Но это как-то слишком. Мы… Кто, кто мы такие? Животные. Боже мой… это я буквально, честное слово… Боже мой… как можно ходить в сортир, когда… когда происходит акт творения!
Эмма Глассголд, сидевшая рядом с ним, вздрогнула и подняла руку. Реймонт дал ей слово.
— Я тоже выскажусь как верующая, — проговорила Глассголд. — Думаю, что это чистой воды ерунда. Норберт, милый, прости, но это так. Господь создал нас такими, какими он хотел нас видеть. И всякая часть его творения благословенна. Я бы желала смотреть, как он творит новые звезды, и славить Его, покуда он мне позволит.
— Храни тебя Господь! — вырвалось у Линдгрен.
— Я могу добавить, — вмешался Реймонт. — Я человек, так сказать, прозаичный и у других в душах поэзии не ищу, но… Я бы предложил каждому из вас заглянуть себе в душу и спросить себя, с какой стати надо отказываться жить, когда время только начинается. Может быть, вы вспомните… своих родителей, что ли. Никому не хочется видеть, как умирают родители, как они лежат на смертном одре, а потому лучше увидеть, как рождается космос. — Сделав глубокий вдох, Реймонт проговорил: — Никто не спорит: то, что происходит, страшно, пугающе. Но так было всегда. А я вот никогда не думал, что звезды более загадочны и волшебны, чем, скажем, цветы.
Всех просто-таки прорвало. Всем нужно было выговориться. И всех выслушали, пусть выступления не всегда были содержательно. К тому времени, когда можно было приступить к голосованию, Реймонт и Линдгрен смертельно устали.
Читать дальше