Надя Яр - Воскрешение

— Сынок, я их как следует не вижу. Я их просто убиваю.

Один раз он дал Киру пистолет с глушителем и сказал:

— Сегодня будем сторожить по очереди. До двух часов — твоя смена.

Он закутался в плащ и уснул или сделал вид, что уснул. Через некоторое время мертвоглазые твари дали о себе знать. Кир неподвижно сидел и смотрел, как три пары красных точек возникают, гаснут и снова зажигаются — ближе, ближе… Он чуял исходящее от них старое, затхлое зловоние. У этих штук была странная поступь — скребущая, щёлкающая, словно по земле шёл металл или голая кость. В их перемещениях был ритм. За несколько ночей Кир успел его уловить. Он мог почти безошибочно угадать, где они появятся в следующий раз.

Кир решил не будить отца. Когда три пары глаз почти одновременно погасли, он поднял пистолет и трижды выстрелил в ночь. Тьма отозвалась яростным низким хрипом, изломанным, почти бесплотным. Красные точки полыхнули и угасли навсегда.

Кир разбудил Арсения Павловича, когда фосфорно-зелёные стрелки его часов показали два часа две минуты утра. Сам он завернулся в своё одеяло и крепко уснул. Когда пришёл рассвет, он встал и увидел, что именно он застрелил.

Однажды они возвращались домой кружным путём и вышли на дорогу, ведущую из Черноярска к комбинату. На дороге лежала лошадь. Кир хорошо её знал. Это был Бойко, мерин лавочника Тимофея Курко. Кир поначалу подумал, что Бойко просто спит, подобрав ноги, как это делают собаки и кошки. Но что-то здесь было не так. Он подошёл к мерину и увидел, что его морду обсели мухи. Они сидели на закрытых глазах Бойко, на носу, на мягких конских губах.

— Эй! — сказал Кир.

Мухи лениво задвигались. Некоторые взлетели, пожужжали и тут же вернулись на своё место. Кир взмахнул рукой, но мухи больше не реагировали.

Было раннее утро. Червонное солнце едва показалось над горизонтом и светило прямо в глаза. Кир вдруг понял, что было не так. Бока Бойко совсем не шевелились.

Кир сделал шаг назад.

— Папа, Бойко умер, — сказал он.

— Тсс, — сказал Арсений Павлович, приложив палец к губам.

Он подошёл к лошади, нагнулся и положил руку ей на холку.

Бойко вздрогнул, фыркнул и шумно вздохнул. Он помотал головой, совсем как человек, и мухи взлетели с его морды, разочарованно жужжа. Бойко стал подниматься на слабые ещё, шаткие ноги.

— Ну, Бойко, домой! — сказал Арсений Павлович.

Бойко тихо заржал, встряхнулся, словно сбрасывая тяжёлый сон, и трусцой побежал домой.

— Представляете, Бойко вернулся! — радостно рассказывал Тимофей Курко, когда Кир с отцом зашли к нему за продуктами. — Выхожу во двор, а он стоит у ворот!..

— Хорошо, что его ночью не съели, — сказал Арсений Павлович.

— Арсений Павлович, он же издох! Я готов был поклясться, что он издох вчера на дороге…

Арсений Павлович виновато пожал плечами.

Когда они проводили вечера дома, Кир часто читал свою любимую книгу, огромный, тяжёлый том соловьёвской «Истории России с древнейших времён». Это было иллюстрированное издание в кожаном переплёте. Кир осторожно снимал книгу с полки, клал на письменный стол и торжественно открывал, и каждый раз это было как будто открытием целой планеты. Кир читал строки этого мира сверху вниз, как полагалось, а кот Кыш садился на стол напротив него и читал снизу вверх. Кир помнил, как он когда-то впервые, с огромным трудом вытащил эту книгу с полки на кровать, открыл её и бездну времени спустя уснул прямо на ней. Книга была тогда такой большой, что его голова, руки, плечи и грудь полностью уместились на нижней трети страницы. На самом деле это он был тогда таким маленьким, что мог бы полностью спрятаться в этой книге, как яркий осенний лист, и когда-нибудь (думал он) отец нашёл бы его, сухого и тонкого, меж страниц.

Или они сидели все вместе на кухне, слушая, как уютно потрескивают дрова в печи и как падают, падают несчётным татарским сонмом на городскую крышу ядовитые капли дождя. В такие дни Арсений Павлович писал свою книгу воспоминаний, а Кир делал домашние задания или читал. Иногда он читал отцу вслух. Арсений Павлович любил слушать Пушкина и вергилиеву «Энеиду». Кир читал ему эти и другие стихи. Арсений Павлович сидел, закрыв глаза и иногда очень сильно сжимая пальцами ручки деревянного кресла. С течением времени на ручках в этих местах появились вмятины. Кир читал: