Владимир Савченко - Похитители сутей

Правда, Христиан Христофорович в беседе со Звездариком категорически отверг допущение последнего, будто бы Донор мог таким образом и утянуть из накопительных ЗУ ценные сути, присоединив их к своей личности. Это невозможно, открытость кристаллоидов носит математический, счетный характер: недохватка даже доли балла — сигнал ошибки, сбоя, он мгновенно привлекает внимание всех.

В машине сути не пропадают. “А на входах и выходах? — ломал голову Семен Семенович. — Мог Спиря протаскивать их, как через проходную, мог. Кристаллоидам такие уловки недоступны”.

В силу той же априорной открытости X. X. Казе отказал начальнику ОБХС в просьбе задержать Математикопуло, буде он снова наведается к нему в (пси)-ВМ: это-де невозможно, поскольку надо хоть на малое время затаить от него свой недобрый замысел. Прогнать его прочь, нехорошего, — это другое дело, это академик обещал.

Не врал Спиря Долгополу и в том, что в понедельник он один, во вторник иной… каждый день новый. При его запасе сутей можно было менять в себе интеллект и характер, как рубашки. Многие ценные сути попадали на черный рынок с его, так сказать, плеча: поносит, потом за мзду дает считать. В той же хазе, которую потом сам и завалил. “Зачем? — не мог понять Звездарик. — Хотел наказать за то, что получали сути не только от него, сами промышляли, где могли? Нет, не то”.

Не подходило это, слишком уж рациональное, мелкое объяснение Донора. “Широк человек, слишком широк, я бы сузил!”— говорил Митя Карамазов, герой Достоевского. Вот и сей человек был широк, не лез в рамки.

И Долгопола не узнал, потому что сегодня была среда.

Словом, чем больше Семен Семенович узнавал о Сидорове-Математикопуло, тем ярче вырисовывался образ, к простым концепциям несводимый, — образ злоумышленника не ради богатства и выгод, забулдыги не по слабости духа… образ человека, познавшего самые высокие ценности жизни, отвергшего их, но не нашедшего новых и не знающего, чем наполнить жизнь.

Попробуй такого сузь.

Они опустились около тела. Лицо Донора было бледно-серым, глаза закатились, из уголка рта сочилась кровь. Сила удара была такова, что тело наполовину вмялось в землю. Звездарик наклонился, перевернул — обнаружился четкий оттиск скелета в почве: затылок, позвоночник, ребра, лопатки, крестец, таз… даже каждая фаланга пальцев закинутых рук отпечаталась отдельно. “Хоть анатомию изучай”, — подумал начотдела. Но не это занимало его — выдернул из светлых брюк Спири свитер, завернул: по внутренней поверхности шли, переплетаясь с нитями вязки, проводнички, сплетались в узоры с мягкими микросхемами; вдоль позвоночника тянулась, уходя в штаны, широкая темная лента. Семен Семенович отвернул край ее, увидел сыпь игольчатых контактов.

Мегре склонился к голове, осторожно подергал волосы: часть их осталась в пальцах, отделилась от шевелюры, отслоила и потянула за собой тонкую сетку схемы считывания. Эти волосы были не волосы, а диполи коротковолновой антенны.

— Даже не парик, — с уважением сказал Звездарик. — Высокий класс, куда нам! Что же Витольд-то путает?

Он снова связался по рации с марсианином. Но тот раздраженно подтвердил, что сути Математикопуло (хорошо известные ОБХС, спутать невозможно) через антенны в (пси)-ВМ не проходили; он головой ручается.

А секунду спустя в рации послышался зуммерный сигнал, и голос с безжизненно отчетливой артикуляцией сказал:

— Он здесь. Я его прогнал.

— Где именно. Христиан Христофорович? — спросил Звездарик. — И нельзя ли все-таки?..

— Нет. Нельзя. Остальное сами. Конец. Начальник отдела в изумлении посмотрел сначала на комиссара и Васю, потом на тело Донора:

— Ну, артист, ну, ловкач! Как же это он?

А было так:

— Дзан-дзиги-дзан-зиги-дзан-зиги-зан-зиги-мяаааууу!

Дзан-дзиги-дзан-зиги-дзан-зиги-зан-зиги-мяаааууу! — хряли по аллее парка чувак с чувихой.

Вверху были махры и визры, внизу были махры и шкары, а посредине пряжка. Из кованой меди, понял, с инкрустацией и чернотой, шимпанзе в четырех лапах держит по пистолету. И к ней пояс, понял: мозаичный, из цветных проводов, на полпуза, на штаны выменял, такой можно носить и без штанов.

Впрочем, наличествовали и штаны: клешевые джинсы с отворотом.

И еще была магнитола. Японская “Шарп-стерео” — с автостопом, понял, с цветовой мигалкой, четыре дорожки, счетчик, чтоб я так дышал, хромированные педали со звоном, мягкий выброс кассеты, век свободы не видать, две телескопические антенны, чувихи стонут: отдаться мало! — реверберирующая приставка для воя, понял-нет, полторы тыщи галактов: с мамаши, вроде бы откупиться от блатных, пятьсот, с папаши, будто женюсь, восемьсот, на пару сотняг толкнул шмоток — имею!