Юрий Сбитнев - Прощание с Землёй

Медленно плыли, вращаясь под крылом самолета, зеленые и бурые дебри. Сагджой, широкий, полноводный, белел над солнцем, а порою и поблескивал, отражая чистыми плесами луки. Приглядевшись, я различал белые гривы порогов и бешеную текучесть большой воды. Где-то там, за тремя великими излучинами, за семью перекатами и бесчисленными плесами, угрюмо сторожила тайну даль. Там взорвался ли, испарился ли, ушел ли прочь, опалив Землю нездешним дыханием, Сагджойский метеорит.

Старая гарь и невиданный лесоповал - неистовая сила покидала деревья наземь, и не просто покидала, а уложила их по громадному радиусу одно к другому - уже заросли густым наволоком древесной мешанины, так что с трудом можно было продраться в ней. Лысые сопки, будто обритые до белого каменного темечка, возвышались над тайной происшедшего и слепо глядели в небо, единственные свидетели совершившегося тут.

Район Сагджойской катастрофы лежал за границей наших работ, но я специально, преодолев трое суток изнурительного пути, вышел туда, чтобы увидеть место, которое так и осталось для науки загадкой.

Я сидел тогда на вершине одной из сопок - кажется, Журавлев в своих исследованиях назвал ее Крест - и смотрел, как медленно закатывается громадное солнце. Пора белых ночей прошла, и мутные сумерки, словно испарения чадящих болот, окутывали гиблое место. Я был среди безлюдья, среди этой непроглядной тайги и камня, хранящего в себе память былого. Меня окружали гольцы. Они отбрасывали темные тени, падавшие по склону и возникавшие далеко за подножием на чахленьких верхушках лиственок.

Было не очень разумным уйти из лагеря сюда одному, без оружия, без достаточного запаса продуктов, к тому же действующие инструкции техники безопасности запрещают геологам совершать маршруты в одиночку, но мне не хотелось понапрасну тащить сюда рабочего, отрывая у него несколько случайных дней отдыха, к тому же в нарушение инструкции мы часто работаем и одни.

Солнце все глубже и глубже погружалось в лесные дебри, и меня окольцовывала, окружала темнота, и место громадного лесоповала, теперь уже затянутое живой порослью, вдруг ясно обозначилось, словно разверзся черный зев кратера. Одинокая кедровка надсадно кричала за спиной, требуя, чтобы я обязательно обернулся и поглядел на нее. Этот крик толкал меня в спину, но я не оборачивался, скованный желанием глядеть и глядеть туда, где ночная темнота разверзла земную твердь и позволила увидеть несуществующее.

С необыкновенным чувством близости я прижимался спиною к теплому камню, гладил его рукой и думал о том, что никакая сила не заставит меня спуститься сейчас в глубокую таежную тишину.

Почему-то тут, среди мрачных каменных гольцов, опаленных великим жаром, в их мудром молчании я чувствовал себя в безопасности. В безопасности? От чего? На это я не мог бы ответить тогда и не отвечу сегодня. Я вдруг услышал угрозу для себя, будто бы крадущуюся из гиблых дебрей этого таинственного места. Не разжигая костра - за дровами надо было спуститься в тайгу, - сидел я одинокий среди живой природы. Где-то бродили звери, у лица моего, роясь, густели комары и липли к сетке накомарника, соки бежали по стволам, малые букашки, птицы, насекомые, травы, листья - все, что жило, и росло, и дышало, было тогда далеко от меня, я же находил утешение и близость в мертвом, безответном, лишенном жизни камне.

На родной Земле был я далек всем, нежелаем и не нужен - изгой, нашедший радость в своем венценосном одиночестве.

Расстелив спальник, лег, накрывшись палаткой, и долго слушал, как, остывая, поскрипывает и постанывает камень и как кто-то ходит по осыпям, тревожа тишину. Ночью, проснувшись от холода - вокруг пала роса, - я покрепче закутался в палатку, отметив в полусне, что три другие вершины, сторожащие тайное место, словно бы светятся голубоватым светом, что и мои гольцы излучают такой же свет, но сознание не пожелало остановиться на этом и скользнуло в бесконечную глубину сна. Было это видением или вершины действительно светились, до сих пор не могу сказать наверное. Но то, что я испытал тогда великую непричастность к живому, долго еще мучило.

6

Едва мы успели нырнуть в низкий крохотный лаз землянки, как небо раскололось. Страшный гром потряс землю, и деревья разом, как это бывает в долгие осенние ночи, тягуче завыли и только потом зашумели листвою и хвоей. Землянка своим протрухлевшим срубом в три венца поднималась над землей, но внутри, вырытая в сухих известняках, была просторной. Тяжело дыша - последние километра два мы преодолели марафоном, - сидели друг против друга: я на полатях, Василий у крохотной каменки, Осип на порожке, прикрыв тяжелую дверь, - и слушали, как неистовствует гроза, в осколки разметывая небо и круша землю. Дождя все еще не было, но черная, до холодного угля туча накрыла тайгу, вот-вот готовая обрушиться ливнем. Молнии иссекали небо, и мертвый свет их ложился на наши лица, врываясь в малое застекленное окошко. В него я видел багряный, словно бы тлеющий край тучи, который, свертываясь, выбрасывал рваные нити холодного пламени и курчавился в разрывах дымком.