Федор Чешко - Витязь Железный Бивень

Тем временем десятидворцы, отбив языки об Хона, принялись ругать стариков — за то, что определили сборным местом корчму, а не самое устье Долины, где всего разумнее встречать проклятых (хоть и глупому ясно: встречать опасность надобно вместе, надобно успеть сговориться и решить, как да что; а к устью долины Хону и Торку пришлось бы добираться втрое дольше, чем десятидворцам). Потом досталось и Торку — за то, что не приехал на телеге, как делал это обычно, и теперь приходится транжирить время на пешую ходьбу (а Торк, между прочим, не подряжался быть вечным возчиком — сами-то ругатели, небось, тоже поскаредничали подставлять свою скотину под клыки исчадий!). А потом вошедшие в раж мужики добрались до неявившегося Витязя, и Хон, не выдержав, злобно наорал на сквернословов. Это получилось кстати, потому что пора было прекращать глупые речи и браться за дело.

Исчадия бесновались на околице Десятидворья. Все трое. Стая. Жуткие косматые твари, от лап до ушей перепачканные кровью, они кидались на стены хижины, стоящей чуть поодаль от прочих. Поваленный плетень, алые пятна на выбеленной земле, истерзанные туши домашней скотины, сдавленный клокочущий рык, плач детей, бабий визг... Порождения Мглы так увлеклись попытками добраться до облепивших кровлю людей, что не сразу заметили появившуюся угрозу. А когда заметили, то подоспевшим защитникам пришлось защищать себя.

Бранчливость десятидворских воинов помешала использовать недолгое время ходьбы для уговора о том, кому и как вести себя в схватке. Лишь на месте, уже видя врага, удалось улучить пару мгновений для торопливого шепота: «Вдоль плетня, быстро! Чтобы сзади к ним!..» — «А ты близко не суйся, бей гирьками — в головы бей, иначе только озлишь». Про гирьки было сказано Торку, и тот ощерился свирепее исчадия: нашли, мол, кого и чему учить! В этот-то самый миг одна из тварей то ли краем глаза приметила шевеление за спиной, то ли ухитрилась в многоголосом оре и визге расслышать гудение раскручиваемой пращи...

Исчадия напали стремительно и одновременно, как напала бы свора обученных бою псов. И все-таки не сулившая ничего хорошего схватка сложилась до нелепости удачно.

Тварь, казавшаяся матерее остальных, прыгнула в кучку десятидворских воинов, и те успели встретить ее остриями копий. Один из мужиков не выдержал удара тяжелой звериной туши и, падая, изувечился об остатки плетня. Но двое других, отчаянно упираясь во что попало ногами и древками копий, сумели выстоять до того мига, когда воющая зверюга насквозь пропорола себя каменными наконечниками и издохла.

Второму исчадию раздробила нижнюю челюсть пращная гирька. Сам Торк клялся потом, что при всем его немалом умении подобную меткость можно счесть либо редчайшим везением, либо попущением Мглы, либо и тем и другим. Может, скромничал охотник, а может, и нет, только после его броска проклятая тварь завертелась на месте, а потом кинулась убегать, плача, как хворый ребенок.

Но даже небывалая Торкова меткость блекла по сравнению с тем, что совершил Хон.

Незадолго до пришествия исчадий столяр выпросил-таки у Нурда голубой клинок, который они когда-то отказались отдать старшему послушническому брату Фасо. Одна Бездонная знает, почему так долго осторожничавший Витязь вдруг решился вооружить своего приятеля запретным мечом. То есть Нурд, конечно, тоже знал это, но не сказал; приставать же к нему с расспросами ошеломленный внезапной податливостью друга столяр не осмелился — еще передумает. Наверное, Витязь заранее чувствовал, что с ним может приключиться беда. Витязь мудр. Не отдай он клинок, не решись столяр прилюдно обнажить голубое лезвие, так уж во всяком случае не единственной бы жизнью заплатила община Галечной Долины за погибель исчадий.

Когда проклятая тварь взвилась в последнем прыжке, Хон тоже прыгнул — вперед и влево — коротко полоснув клинком по промахнувшемуся зверю. Привыкший к своему прежнему железному мечу столяр ждал резкого, способного вывихнуть кисть удара — ждал, но не дождался. Голубой меч почти не встретил сопротивления, и Хон вообразил, что не попал, что лишь озлил исчадия пустяковой царапиной. А через миг оглушительный рев будто молотами ударил по его ушам; полнеба заслонила собою вздыбившаяся черная туша, готовая навалиться, подмять; заломать передними лапами... Лапами?! Как бы не так! Не было больше у чудища правой передней лапы, остался от нее лишь обрубок, хлещущий жаркой вонючей кровью. И Хон, мгновенно и безоглядно уверившись в чудодейственном могуществе тонкого, похожего на красивую безделку меча, снова прыгнул вперед, метя жалом клинка туда, где под мохнатой шкурой колотилось ошалевшее от боли сердце порождения Мглы.