Генри Каттнер: "Хотя держит нос налево"

-- Запретите им петь, -- распорядился министр, но в голосе его звучало сомнение.

-- Да, но разве можно запретить им думать? Они всегда думают о том, что verboten[Verboten (нем.) - запрещено]. И с этим ничего нельзя поделать, это в природе человека.

-- Это я и имею в виду, Виттер, говоря, что мы не можем признать угрозу этой... песенки. Ни к чему раскрывать всей Германии размеры угрозы. Пока ее считают бессмысленным набором слов, может, как-то удастся забыть о ней. Когда-то же ее все равно забудут, -- добавил министр.

-- Фюрер...

-- Он ничего не должен знать. Нельзя говорить ему об этом. Фюрер -весьма нервный человек, Виттер, о чем вы, конечно, знаете. Надеюсь, эта песенка не дойдет до его ушей. А если даже дойдет, нельзя допустить, чтобы он осознал ее потенциальную опасность.

-- Потенциальную?

Министр сделал уклончивый жест.

-- Люди кончали с собой из-за этой песенки. Например, доктор Шнейдер. Очень нервный человек, в сущности подверженный маниакально-депрессивному психозу. Не сумел смириться, что леваков... что этот стишок постоянно звучит у него в голове. В приступе депрессии он принял яд. Были и другие. Между нами говоря, Виттер, это очень опасная вещь. И знаете, почему?

-- Потому что не имеет смысла?

-- Вот именно. Я помню стихи -- может, и вам они известны: "жизнь -это взаправду, жизнь -- это серьезно". Немцы верят в это. Мы -- раса логиков. Мы побеждаем логикой, поскольку арийцы -- это суперраса. Но когда сверхлюди понимают, что не могут справиться с собственным разумом...

Виттер вздохнул.

-- В голове не умещается, что паршивая песенка может оказаться так важна.

-- От такого оружия нет защиты. Если мы признаем, что она опасна, это удвоит или даже утроит ее значение. В данный момент множество людей имеют проблемы с концентрацией внимания, некоторые не могут справиться с неконтролируемыми ритмическими движениями. Представьте себе, что случится, если мы запретим людям думать об этой песенке.

-- А нельзя использовать психологию? Осмеять это явление, как-то объяснить его?

-- Да это и так уже смешно: абсурдный набор слов, претендующий разве что на звание дури. Так что и объяснять нечего. Кроме того, поговаривают, будто кое-кто находит в этой песенке какие-то намеки, а это уже верх идиотизма.

-- Да? Что вы говорите!

-- На голод. На нужду. Даже на отход от идеалов национализма. Даже... до чего вздорная идея... намек на... -- министр указал взглядом на портрет, украшающий стену.

Виттер удивленно хмыкнул, но после минутного колебания рассмеялся.

-- Мне это даже не приходило в голову. Абсолютный идиотизм. Правда, поначалу мне было интересно, как левантинское происхождение связано с ненавистью к левакам. Может, какая-то этническая черта?

-- Не думаю. Это скорее связано с... Гауптштурмфюрер Виттер!

Последовала немая пауза. Наконец Виттер поднялся, отсалютовал и вышел, старательно ломая навязчивый ритм. Министр вновь посмотрел на портрет, побарабанил пальцами по толстому рапорту, а затем отодвинул его в сторону, чтобы прочесть машинописную бумагу с грифом "Срочно". И правда, дело было срочное. Через полчаса фюрер должен был выйти в эфир с речью, которой ждал весь мир. Она должна была объяснить кое-какие щекотливые вопросы -например, русскую кампанию. Это была хорошая речь, превосходный образец пропаганды. Передач должно было быть две: одна будет транслироваться на Германию, вторая -- на весь остальной мир.

Министр встал и начал ходить взад-вперед по пушистому ковру. Его лицо кривила нервная гримаса. Был только один способ справиться с врагом: задушить его. Встать к нему лицом и разнести в пыль. Если бы все немцы обладали его ментальностью, его уверенностью в себе, идиотская песенка никогда не набрала бы такую силу.

-- Как там этот стишок? -- бормотал министр. -- Левой. Левой. Левантинец с револьвером... -- ну и что тут такого? Мне это нисколько не вредит, не выводит из строя мой разум. Я повторяю ее, но только если сам хочу. И сейчас я делаю это по собственной воле, чтобы доказать, что этот стишок нисколько не опасен... по крайней мере, для меня. Пожалуйста: "Левой! Левой! Левантинец..."

Министр пропаганды расхаживал взад-вперед, декламируя несносный стишок. Он делал это не в первый раз... разумеется, только для того, чтобы доказать, что он сильнее.

Адольф Гитлер думал о леваках. И о России. Кроме того, имелись и другие проблемы. Нелегко быть вождем. Придет час, и явится некто лучший, а он отойдет в тень с сознанием выполненного долга. Заигранную пластинку заело, и Гитлер вновь задумался над текстом своей речи. Да, она была хороша. Эта речь многое объясняла: почему не удалось в России, почему провалилось вторжение в Англию, почему англичане совершают невозможное -- атакуют континент. Проблемы эти сильно тревожили его. Собственно, это были никакие не проблемы, но народ мог превратно истолковать факты и потерять веру в своего фюрера. Речь объяснит все -- даже темное дело Гесса. Геббельс целыми днями шлифовал психологические нюансы выступления, поэтому было особенно важно произнести речь без запинок. Гитлер потянулся за ингалятором и освежил горло, хотя необходимости в этом и не было: его голосовые связки были в идеальной форме.