Владимир Щербаков - Предисловие к 'Чаша бурь'

Нудельман, не только эмигрировавший, но и поступивший на службу в ЦРУ, беснуясь теперь перед микрофоном шпионской радиостанции "Свобода" (о чем дважды писали в "Известиях": в № 275 за 1976 год - "Формула предательства" - и в № 47 за 1977 год - "Контора господина Шиманского").

На мой взгляд, жанры в фантастике могут быть разными, и любой из них для нас хорош, если он служит созидательной цели, которой занято наше общество зрелого социализма, если книга приоткрывает горизонты нашего грядущего коммунистического общества, а не сеет безысходность в сердцах читателей, пугая их картинами погибших цивилизаций, что якобы уготовлено нашим потомкам, или не поднимается выше пустоцветной спекуляции на популярном жанре, ничего не говоря ни уму, ни сердцу и никуда не зовя своих читателей.

В этом плане отнюдь не поблекли многими поколениями любимые классические произведения Жюля Верна, Герберта Уэллса и старых русских фантастов, хотя кое-кто из "новаторов" уже замахивался на них, провозглашал "устаревшими", по примеру абстракционистов всех мастей, кричащих всегда, что искусство якобы начинается только с них. Однако не "новаторство" может служить высшей мерой качества произведения, а тот след, который оно оставляет в душе читателя.

Пусть существуют и повести-сказки, и романы-размышления, и произведения научной фантастики, полные действия, когда характеры героев раскрываются в их поступках, в приключениях.

В этом яркоцветном спектре фантастических произведений роман Владимира Щербакова "Семь стихий" занимает свое место, несколько отличаясь от традиционного романа.

Это, пожалуй, поэтический роман-мечта. В лирическое повествование вторгается действие, закручивающее главного героя Глеба, журналиста, в прошлом физика, в вихре событий. Но главное в этом романе - та поэтическая линза, через которую герой воспринимает жизнь, полную романтики и исканий. Глеб живет в мире, отделенном от нас примерно двумя столетиями и узнаваемом читателем не столько по техническим признакам: роботам, личным летательным аппаратам - элям или террапланам, - сколько по любовному отношению людей к природе, которую они истово охраняют, стремясь к слиянию с нею.

Роман, бесспорно, научно-фантастичен, несмотря на некоторую "сказочность" ситуаций; он появился на вершине тех гипотез и исканий, которые характерны для нашего времени, гипотез и исканий научных, хотя и дерзких, неожиданных. Читатель знакомится с ними благодаря разносторонним интересам Глеба. Казалось бы, затронутые им научные проблемы как будто и не всегда связаны между собой, но, как впоследствии выясняется, именно они, эти разносторонние проблемы, и рисуют всю многогранность и глубину образа главного лирического героя, который не был бы самим собой без всех приведенных в романе гипотез, догадок, фактов, легенд.

Как-то в беседе со мной автор "Красных коней" и "Семи стихий" признался, что научно-фантастический роман о приключениях журналиста был задуман им в период работы над циклом очерков о будущем. Эти очерки, опубликованные в журнале "Техника - молодежи" под псевдонимом "Иван Папанов", и дали, вероятно, тот толчок, который позволил создать позднее целостную картину. Главный критерий, положенный в основу работы над произведением, был, по-моему, удачно сформулирован самим автором: "Научная фантастика гораздо ближе к науке, чем другие жанры литературы, но она ничуть не дальше их от искусства".

Роман требует пристального чтения. Читатель, ищущий в книге лишь развлечения, не увидит глубин красоты и поэзии, составляющих сущность Глеба и его окружения. Кое-какие места романа полезно перечитать, чтобы впитать в себя все скрытые в них мысли, образы, картины...

Так пусть же читатель, открывая эту книгу, погрузится в стремнину, в глубинах которой, как поется в воображаемом гимне фантастов, найдет и мечту, и мысли, и тайну будущих времен.