Павел Липатов - Часы с браслетом

Герман разминал затекшие от веревок запястья. Конечно, выглядеть в глазах этого лейтенанта немецким лазутчиком было обидно. Но обидой можно было бы пренебречь. Только сейчас Герман осознал до конца всю опасность своего положения – в немецком комбинезоне, без документов, с подозрительной фамилией…

– Скажите, лейтенант, – задал вопрос Герман, – скоро ли, по-вашему, кончится война?

– Ваши генералы рассчитывали закончить ее до зимы, – ответил лейтенант, – а вон уж снег пошел, а мы еще не побеждены.

– Только воевать еще придется долго, – заметил Герман, – года три с лишним… наверное. Трудно воевать, большой кровью.

– А ты меня, фриц, не пугай, – зло сказал лейтенант, – я пуганый. Пока от Могилева до Москвы отступал, всякого насмотрелся. Били вы нас крепко, били, да не разбили. Наш-то самосад позлее вашего табачка. Понял, соловей залетный?

«Да, попробуй скажи ему, что придется до Волги отступать, – убьет ведь!» – подумал Герман и вслух сказал: – Напрасно вы так, лейтенант. Как же я могу вам что-нибудь доказать, если не имею права ничего рассказывать? Да вы бы все равно ни единому моему слову не поверили.

– Может, ты и в самом деле не немец, – пробормотал лейтенант, – но и на нашего не очень-то похож. И верить тебе я совсем не обязан.

– Мне бы до Москвы добраться поскорее. До Генштаба или до Академии наук. Там бы выяснили, кто я, на кого похож и можно ли мне верить, – проворчал раздосадованно Герман.

– Ишь, – усмехнулся лейтенант, – куда ему понадобилось!

«Академия наук… да ее, наверное, давно уж за Урал вывезли. Немцам до Москвы – час езды по Минскому шоссе. А здесь, в этой избушке, всякие разговоры и дискуссии вести бесполезно. Даже опасно. Говорить о том, что я знаю, надо в Генеральном штабе. Да, только там. А что касается Эксперимента, погибшей капсулы – этому могут не поверить и в Академии наук. Что же говорить, чтобы поверили?»

А лейтенант продолжал разглядывать пленного.

– Знаете, Майстер, – сказал он после затянувшейся надолго паузы, вновь переходя на «вы», – пожалуй, вы и в самом деле не немец. Страха в вашем поведении нет, вот что. Волнуетесь вы сильно, а не боитесь. Видал я пленных, и ни один так, как вы, не держался. Но кто вы – понять не могу.

– Эх, лейтенант, лейтенант, – усмехнулся Герман, – столько со мной произошло сегодня, что с ума можно было бы сойти. Вот теперь и пытаюсь доказать, что не верблюд… У вас бинта не найдется – руку перевязать? Обожгло мне руку.

Лейтенант перебросил ему хрустящий пакетик. Герман надорвал его ниткой и стал неловко заматывать бинтом левую кисть.

– Интересные у вас часы, – заметил лейтенант. – Швейцарские?

– Нет, представьте, наши, – механически ответил Герман, но тут же, спохватившись, добавил: – Опытная партия, – а про себя подумал с тоской: «Сколько же еще так врать придется?»

– И браслетка с секретом, – продолжал лейтенант, – никак ее расстегнуть не могли, когда вас обыскивали.

Часы были обычные, серийные, только в экспортном варианте. А вот браслет был японский, и застежка открывалась действительно непросто.

– Как вас зовут, лейтенант? – спросил Герман, желая повернуть разговор в более безопасное русло.

– Георгий, – помедлив, ответил тот, – Георгий Круглов. – И поскреб подбородок, покрытый редкой юношеской щетинкой.

– Вот что, Георгий, – сказал Герман, – у вас пожевать ничего не найдется?

– Бондаренко! – позвал лейтенант, не двигаясь с места.

– Я! – просунулась в дверь голова в каске.

– Михайлова вызвал? – спросил лейтенант.

– Казалы, зараз повернется. Та все равно, з цим гадом, – он кивнул на Германа, – в особом отделе…

– Много говоришь, Бондаренко, – перебил его лейтенант. – Узнай-ка у повара, не осталось ли пшенки от завтрака.

Минут через десять Герман ковырял ложкой в котелке остывшую пшенную кашу с редкими волоконцами мяса.

Голод ему заглушить удалось. Но чувство тревоги не покидало его. Лейтенант не верил ему, и одно это обстоятельство могло поставить под удар все намерения и замыслы Германа.

– Спасибо, Георгий, – сказал Герман, очистив котелок.

– Бондаренко, – не ответив Герману, распорядился лейтенант, – отведи его в чулан и запри.

– Пийшлы, – подтолкнул Германа стволом Бондаренко.

В чулане Герман обнаружил кучу старых мешков. Жестковато, пыльно, но ему было не до удобств. Он улегся на мешки и как провалился в сон: сказалась усталость.

Вскоре его разбудили. Невысокий чернявый боец тряс за плечо: