Владимир Контровский - Тропой неведомых Миров

Ощущение было таким, как будто на плечи обрушилась тяжесть целой скалы. Человека шатнуло, но он устоял и продолжал удерживать голову чудовища у самой земли, не давая твари выпрямиться во весь свой рост. По лицу человека градом катился едкий пот, а распахнутая пасть с клинками жёлтых зубов приближалась пядь за пядью. И всё‑таки человек держал зверя — сил свернуть ему шею, как тому серому у реки, явно не хватало.

Человек напрягся. Ему казалось, что с кончиков его пальцев струится некая голубоватая субстанция, обволакивающая и парализующая чудище. Человек пил силу зверя и становился всё сильнее по мере того, как слабел его враг.

Ещё две выпущенные в упор стрелы вонзились в шею твари между роговыми пластинами — человек был не один на один со страшной тварью. Он видел, как толчки крови внутри исполинского тела перегоняют отраву по всему организму чудовища, и понимал, что от него, человека, требуется сейчас только одно — удерживать тварь, пока яд не подействует.

Но человеку отчего‑то хотелось гораздо большего. Глаза его встретили горящий красным взгляд единственного уцелевшего глаза зверя, взгляд, в котором перемешалась голодная злоба и страх перед непонятным — чудовище явно не сталкивалось раньше ни с чем подобным. И тогда в сознании человека зазвучал Голос, холодный и полнящийся властной силой: « Ты, неразумная хищная бестия, груда мышц, созданная для пожирания плоти ! Отступи перед силой Разума, покорись тому, кто стократ сильнее тебя, и умри !»

Чудовище жалобно взвизгнуло — звук, который испустил огромный зверь, был именно взвизгом, звуком, столь не соответствующим размерам и свирепости твари. Средняя пара лап соскользнула с уцелевших брёвен ограды, оставляя на них глубокие борозды. Передние лапы взрыли землю и замерли. Хвост с силой ударил по воде во рву, подняв целый фонтан брызг, и с плеском скрылся под водой. Голова пару раз дёрнулась, глаз подёрнула мутная пелена, и когда подбежавший вождь с размаху всадил в десну чудовища топор, с лезвия которого стекали капли яда, тварь уже умерла. Огромная башка уткнулась в расщеплённые обломки брёвен — в остатки проломленной чудовищем ограды, и только лента тягучей дурнопахнущей слюны ещё сочилась между уже никому не угрожавших клыков.

— Ты великий охотник, хан–шэ , чужеземец. Мне ещё не приходилось видеть, чтобы человек в одиночку удерживал одним копьём хугу–хугу , пока он не умрёт от яда красной травы. Это уже третий хугу–хугу, который приходит из Чащи в наш Дом с тех пор, пока я вождь ан–мо–куну. Первый раз умерло девятнадцать людей нашего рода, второй раз — двадцать два. Только Великому Небесному Охотнику ведомо, жизни скольких моих соплеменников пресеклись бы сегодня, если бы не ты, Хан–Шэ, — теперь мы будем звать тебя так, Пришедший–Из–Леса.

Человек внезапно осознал, что он ясно понимает всё то, что говорил, обращаясь к нему, вождь лесного племени. Щёлканье и свист пропали, голос охотника ясно звучал в сознании человека. Что ж, Хан–Шэ так Хан–Шэ — это имя ничуть не хуже любого другого из тех, что дают друг другу разумные. Они полагают, что он одолел тварь копьём — пусть будет так. Лишнее знание в данном случае только помеха, и тёплая приязнь, ясно читавшаяся сейчас на лицах обитателей посёлка, которые собирались вокруг поверженного страшилища, легко может уступить место страху перед Непонятным. И тогда человек заговорил сам, ничуть не сомневаясь в том, что его поймут так же легко, как он сам понял речь вождя:

— Благодарю тебя за имя, вождь племени ан–мо–куну. Вы приняли меня, когда Лес отпустил моё тело, и я оказался усталый и голодный у порога вашего Дома. Я выплатил свой долг приютившим меня, и пока я здесь, народ ан–мо–куну может всегда рассчитывать на мою руку, руку помощи в любой беде.

— Учтивая речь, Хан–Шэ. Я не удивляюсь тому, что ты заговорил на нашем языке — дух хугу–хугу, уходя, отдал тебе это знание. Зверь этот редок и очень опасен, однако владеет волшебством, которое может быть в некоторых случаях полезным людям Леса и Реки — ан–мо–куну. Нам надо о многом поговорить с тобой, пришелец, но сначала… — и вождь повернулся к собравшимся сородичам. — Хи–Куру!

Из толпы выступил тот самый молодой воин, который спас соплеменницу от чудовища и умудрился спастись сам. С одежды его, располосованной гигантскими когтями, стекала вода — воин проплыл по рву в реку и выбрался на берег уже в самой деревне. И девушка была тут же, она выглядывала из‑за спины Хи–Куру, вся в царапинах и ссадинах, с глазами, из которых ещё не исчезла тень пережитого ужаса.