Андрей Сердюк: Вложения Второго Порядка

Андрей Сердюк

Вложения Второго Порядка

интеллектуально

облегчённый текст

для факультативного чтения

Анонс

Текст, который от уничтожения спас философ Александр Кончеев. А в

общем-то, - интеллектуальный боевичок для чтения в метро через плечо

соседа.

Использование в тексте всех известных букв официального русского алфавита осуществлено концептуально.

Все совпадения значений слов с их общепринятыми смыслами случайны.

Отказ автора от копирайта мотивирован его глубоким убеждением в том, что кто-то до него уже складывал слова в таком порядке.

Не умничай!

Мак Сеннет.

1.

Вы не поверите, но до этого был апрель.

2.

И действительно, всё это произошло в конце мая, хотя теперь, по прошествии времени, не представляется возможным установить, - приключилось ли это всё тогда на самом деле...

3.

Если одним словом, то - обида.

И широким плакатным пером, обмакнув его небрежно в чёрную густую тушь, из угла верхнего левого в нижний правый угол, а затем, так же размашисто, - из левого нижнего в правый верхний.

Вот так вот. И на листе бумаги формата А-четыре. И на собственной жизни. И... да на всём!

Обида, одним словом.

Зотов лежал на верхней полке двухместного купе в позе кунсткамерного эмбриона. Пропахший корейской лапшёй поезд волок его по бескрайним просторам родины из ниоткуда в никуда. Из дали в даль вдоль электрических крестов...

Вдох.

Тупо наблюдая за маятниковой амплитудой алюминиевой вешалки, покачивающейся с мерзким дребезжанием в такт ламбадоподобному движению поезда, Зотов прибывал в гипнотической дрёме.

Выдох.

Вдох.

Мозг настырно запускал сознание на очередной адский круг поиска ненужного ответа на праздный вопрос: отчего со мной так поступили? - и принципиально не желал засыпать.

Выдох.

Вдох.

Выдох.

Обида набухала.

Обида на Мироздание, которое почему-то не рухнуло после всего произошедшего. Казалось, что равнодушное Слово вообще ничего не заметило. А что, собственно, для него, Безграничного, какой-то Дима Зотов? Неудачник, везущий свои обломы и провалы с востока на запад. И только? И только.

Несомненно, если у Вседержащего есть продуманный план великих свершений, то в графу "Зотов" жирно вписано дьявольски аккуратным почерком дежурного ангела "выбыл".

И... Да что там говорить!

Будучи уже большим - тридцатичетырёхлетним - мальчиком, он прекрасно понимал, что из жизненной передряги, вывернувшей его на изнанку, не так уж и много выходов. Пожалуй, два.

Два выхода.

И два пути. Онтологических. Он-то-ло?... Ага, - мировоззренческих. Ну, в смысле, парадигмообразующих.

Обозлиться на этот гнусный нехороший мир, посчитав его несовершенство за причину всех своих бед, и тут же, с ходу, обратить обиду в ненависть стенобитную машину, способную сокрушить всё живое и неживое; до пены обозлиться, и сгинуть в битве роковой, испив сполна сладостный разрушительный кураж! Это, выходит, - первый путь.

А можно трусливо обвинить во всём себя, раскормить обиду - зубастого зверька, сидящего внутри, - в крысу огромного размера, и дать ей на съедение ту нежную субстанцию, которую непуганые апологеты Веры кличут душой. Сровнять себя. Лечь под каток. Стать нулём. И это, загибаем, - путь второй.

Раз. Два.

Раз-два. Два пути.

И оба - два ведут в тупик.

Н-да...

Зотов, хотя и понимал умом, к какому саморазрушительному финалу такие размышленья могут привести, и как серьёзно может навредить его психике небрежение одним из полезнейших советов практического дзена - "живи, не оглядываясь", увы, не мог остановиться. Не получалось у него. Не выходило. И мучая себя таким манером и, даже - не побоимся этого слова - макаром, вдруг ярко и отчётливо представил он себе жирную, отвратную, омерзительную крысищу-крысяру с в-о-о-о-т такой жёсткой щетиной, торчащей из всех складок и фалд серых её телес.

Представил. Явственно.

И тут же - с пугающей натуралистичностью - улицезрел в своём индивидуальном кинозале, как этот, - пожалуй, самый гадкий, - инструмент инквизиторских пыток, смачно отобедав его розовой зефирообразной душой, растерзав бедняжку в клочья и зачавкав все её ошмётки без остатка, с сытой ленцой, не торопясь, цепляясь упитанными боками за неровные края отверстия, с трудом протиснулся в свою вонючую нору.

Последовав за кровожадной тварью посредством (на беду - хорошо развитого и, что уж тут скрывать, чересчур богатого) воображения в притягивающую плотной чернотой и, - одновременно, пугающую своей неизвестностью, - дыру, Зотов моментально ощутил удушающую клаустрофобичность затхлого пространства, подземельную сырость и холод могильный. И запах слизи. И ещё этих... мокриц... убегающее шуршание...