Иннокентий Сергеев - Галатея

Черепичные крыши, просоленная ветром глина, солнце, халдейские тексты, смятый тюбик краски в ладони художника, седина его бороды, вытертая до белизны ткань джинсовки, герань в горшках, обгоревшая, выгоревшая, скрученная лепестками краска крестовин, карнизов, глазам больно от солнца, на лотках чешуится мокрый блеск рыбы. Я прикрываю глаза ладонью, заслоняясь от света. Каменная кладка улицы, запах средневековой аптеки, шея, потная под воротником, под рубашкой всё мокрое. Вон там будет тень. Да.

У церкви, в тени. Замучился уже ждать её. Вечность что ли она собирается там торчать? Идёт? Нет - перешла в другое место. Теперь её не видно. Я курю, дожидаясь её. На меня неодобрительно косятся те, кто входят, и те, кто выходят. Наверное, это церковь общества борьбы с курением. Борьбы с курильщиками, так точнее. Заглянув с другой стороны дверей, я пытаюсь высмотреть её. Да. Вот она. Достаёт ещё одну свечку. Да сколько же у неё их там? Не знаю, право, неужели в этом полумраке и духоте, в царстве затверженных формул может родиться какое-то светлое чувство... Благодарность Творцу. Для меня это совсем иначе, всегда внезапно, неожиданно, и так ярко, что не нуждается в слащавой подсветке чадящего воска. Это может быть музыка или цвет неба, или улыбка глаз, но скажите на милость... Всё. Идёт к выходу. - Ну что, долг исполнен - можно радоваться жизни на законном основании? - Ты несносен. Старухи осуждающе пялятся на её голые ноги. - Не знаю, что их смущает. Уж на что короткая у тебя юбка, а всё не умещается в рамки их канонов. Может, им не нравится, что ты без чулок? Надо было надеть. Знаешь, такие чёрные, в сеточку... Она пихает меня локтем. - Только бы дурачиться! Обратившись к одной из дуэний, я произвожу танцевальное телодвижение в стиле Майкла Джексона. Её брови ползут по лицу в судорожном гневе. Я смеюсь и прикладываю руку к сердцу, потом к губам. - Глянь. Чего это она на нас так таращится? Лил не видела этой пантомимы, но догадывается, что что-то неладно. Она одёргивает меня и ускоряет шаг. Кошмар какой-то. С тобой просто невозможно ходить в приличные места. Что они обо мне подумают? Но я же не озабочен этим. Правильно, ты эгоист, ты озабочен только тем, как бы поддеть кого-нибудь. Не преувеличивай. - Кстати, если мы выдержим этот темп, мы ещё можем успеть в одно не менее приличное место. - Что?- спрашивает она. Я показываю ей на часы. До сеанса десять минут. Ах, да, я и забыла. Так пойдём другой дорогой. Можно дойти ближе? Ну конечно. - Это потому что ты эгоистка.

Мы вышли из кино, и она сказала: "Посмотри, какая благодать!" Всё излучало солнце, с моря лёгкий струился ветер, и жасмины трогали его ладонями. - Да,- согласился я, доставая сигарету.- Это и есть Бог. Или ты предпочитаешь заученное бормотанье в отведённые часы в отмеренном количестве? - О чём это ты?- удивилась она. Это по поводу нашего разговора там, у церкви. - А. Но я же без всякой связи. Я начал было развивать свою мысль, но она уже вспоминала фильм, заново переживая все сцены. Она подражает голосам, смеётся над шутками. Она напевает мелодию, я хватаю её, и мы начинаем танцевать прямо посреди тротуара. А дома, вековые крепости в надвинутых на брови карнизов крышах, дряхлых шлемах с присохшим голубиным помётом, привычно готовятся к затемнению, и если бы они могли, они, наверное, покрутили бы пальцем у виска, показывая друг другу на нас. Поглядите на чокнутых! Если бы у них были руки. Шелест листвы.

Она исчезает, она возникает снова, вручает мне мороженое. Леденящий язык вкус миндаля, зелёный бутон в вафельной хрустящей чашечке. Я думаю о монахинях, танцующих блюз на монастырском дворе, она говорит: "Леди Дэй была очаровательна". Я говорю: "Как на качелях". Она прячется, возникает снова, я думаю о донгеновской танцовщице, гуляющей в окружении хрустальных павлинов в лиловых садах семивратной столицы, седьмая дверь - тишина. Сказать о ней, значит, убить её. Названное дао... насмешливая графика рисунка-иероглифа, а мы всё ищем наш первоязык. Нельзя сказать о тишине, не погубив её, и Лао Цзы был прав, так значит, всё так просто, и она права, и леди Дэй была очаровательна, и прав был Эврипид, сказавший, что вода... - Какой смешной у тебя вид,- радостно сообщает она. Ты так старательно водишь мороженым по подбородку, как будто надумал им побриться. Она протягивает мне платок, невесомый в пальцах, кремовый рисунок, пахнущий её духами... летний вечер... край занавеса приподнят сквозняком. Складки чёрного бархата, волны, и где-то на краю мыса в жаростойком бронзовом ореоле маяк, призрак Александрии, который станет звездой в ночи. Слова перекатываются как жемчужины на фарфоровом блюде, кто разгадает его рисунок? Кто разгадает их тайну...