Иннокентий Сергеев - Караван

- Засыпай, я выключу лампу.

И когда они закончили с обоями, они почувствовали, что проголодались, и отправились на кухню жарить картошку. Потом они вернулись в комнату чтобы лечь спать, но спать им не хотелось. И он стал рассказывать ей разные истории - про почтальона, который принёс письмо самому себе, про частного детектива и любовника его жены, про девушку, которая записывала свои сны в тетрадь и однажды познакомилась с человеком, которого когда-то увидела в одном из своих снов. А когда она проснулась на другой день, его не было. Она ждала его весь вечер и весь следующий день, но он так и не пришёл, а потом пришли эти люди и сказали, что он больше не придёт, что он умер и больше никогда не придёт -

Это был очень грустный сон, правда?

...........................................................................

В одной стране жил добрый волшебник, и вот однажды...

В парке

Как доктор Лилли, пытавшийся увидеть то, что он увидел бы, если бы его не было -

Она гуляла по парку, была ночь, и вдруг отключили все фонари, и она оказалась во тьме. Она пошла по дорожке, по направлению к выходу, как она думала; она шла, не видя перед собой даже своей руки, вытянутой в напряжённом ожидании преграды. И когда её пальцы коснулись чего-то, она отдёрнула руку так, словно бы дотронулась до чего-то страшного. Она испугалась. Потом, справившись, наконец, с собой, она снова робко протянула руку и узнала кору дерева, наощупь. Она словно бы ощупывала пальцами чьё-то огромное лицо в темноте. И она узнавала камень стены и камень колонн, гладкий, стволы деревьев и отшлифованный камень скульптур, ветви, металл фонарных столбов, она шла. И вдруг на единый миг всё вокруг озарилось бледным светом луны, прорвавшимся в крохотный разрыв туч и тут же погасшим. Она вздрогнула. И всё погасло. Она узнала вокруг себя парк. Стало темно. Она вспомнила, что шла к выходу, и повернувшись в темноте, пошла.

Ворота были открыты. Она увидела тёмные фигуры неподвижных бронзовых львов. На улице домов горел свет в нескольких окнах, и окна отражались в воде.

Они уходят вглубь леса и дожидаются ночи, чтобы раскрыть книгу и при свете костра читать. Они могли бы читать, оставшись в своих комнатах, лёжа на диване или сидя в кресле у торшера. Они надеются прочесть что-то большее? Зимой опасно позволить себе незаметно уснуть - костёр погаснет, и можно замёрзнуть насмерть. Замёрзнуть насмерть ночью в лесу, сжимая в окоченелых руках книгу или выронив её...............

- - Когда ветер и солнце, бельё быстро сохнет.

Он, я и она

Он жил один в своей трёхкомнатной квартире, и что только он с ней не делал. Я всегда поражался той неистощимой энергии, с которой, опьянённый очередной идеей, он каждый раз бросался переустраивать свой домашний мир, и начинал всегда с того, что полностью очищал его от всего, что было плодами идеи прежней. Он расчищал пространство и немедленно брался за дело, находу овладевая десятком профессий, о которых прежде и понятия не имел - то он обжигал керамику, то мастерил декорации из ткани, бумаги и дерева, то конструировал немыслимой формы лампы, изобретал подъёмные механизмы,- и всё для того, чтобы после двух-трёх недель исступлённого труда развалиться посреди созданного им мира и ровным счётом ничего не делать, предаваясь разнообразным мыслям, столь же бессистемным, сколь и оригинальным, до тех пор, пока какая-нибудь новая идея не пробуждала его от приятной спячки, всегда овладевая им совершенно, коли уж он ей увлёкся, порабощая его всецело, и тогда прощай, тихий приют! Прийдя в этот дом, который ещё вчера был для меня прибежищем, я заставал полнейший разгром, разорение, хаос, среди которого находил моего друга в залитом краской халате, в дурацкой газетной шляпе или не менее дурацком берете и с кистью в руке. Он бросался ко мне с объятиями, его глаза горели, вот я увижу, что это будет! Я уже видел. Спорить с ним было бесполезно - он просто не слушал. Я уходил. Я приходил через месяц и заставал его лежащим на огненного цвета диване в пышном халате, в чалме, с кальяном, который он мерно посасывал, коротая время в сладком безделье; стены утопали в тканях, на окнах были ажурные решётки, в воздухе витали клубы дыма и невнятные тени призраков. Его видений. Он встречал меня кивком головы, подбрасывая мне подушечку, расшитую шёлком и украшенную золотыми кистями: "Присаживайся",- так, как будто я выходил на часок прогуляться. Он предлагал мне попробовать кальян. Он включал какую-то странную музыку. Он сообщал, что я не умею варить кофе. - Сейчас ты узнаешь, что такое настоящий! Он спрашивал, ел ли я когда-нибудь курицу, зажаренную с мёдом. Я не понимал, как можно так расточительно тратить своё время, силы, создавая эфемерные покои, сочиняя под них жизнь без прошлого и будущего, выдумывая несуществующие языки... Однажды он заявил, что произвольное сочетание звуков, типа "Амагахам-арагам-гум", содержит в себе не меньше смысла (а то и больше), чем любое привычное нам словосочетание вроде "чайник вскипел" или "на улице похолодало". - Ведь в чём, собственно, разница? В том только, что на привычном тебе языке изъясняются столько-то миллионов людей, а на этом - никто. Во всяком случае, никто из известных тебе людей и никакой из известных тебе народов. Но это вовсе не значит, что такого языка не существует. Он есть. Ты его не знаешь. Но ты многого не знаешь! Ты не знаешь хинди, суахили... я не знаю... пушту! Персидский! Но они есть. - Но какой смысл говорить на языке, которого не разумеешь? Он глубокомысленно улыбнулся. - Это то же самое, что у Борхеса,- сказал я.- Вселенская библиотека. Или говорение языками. Он сказал: "Может быть. Магам хабад". Как я мог переубедить его в чём-нибудь, если он жил здесь, а я так, заглянул в гости. Поболтать. Когда я предложил ему пуститься в странствия вместе, он, кажется, принял это за шутку - это явствовало из того, что он начал самым серьёзным образом рассуждать на эту тему, пока не пришёл к окончательному заключению - ну конечно же!- что для того чтобы странствовать, вовсе не обязательно покидать стены квартиры, от которой у тебя всегда есть ключи, если только ты не потерял их или не оставил дома, выходя и захлопнув дверь. Я съязвил что-то по поводу "путешествия по кабинету". Он посмеялся. В следующий раз я пришёл к нему месяца через два или три. И ничто не изменилось. Все последовавшие годы, бывшие для меня непрерывными побегами, походами, стоянками на квартирах знакомых, малознакомых, совсем не знакомых людей,путешествие то увлекательное, то утомительное, имевшее цель настолько неопределённую, что порою мне казалось, что цель его и состоит в том, чтобы понять, для чего я совершаю его,- этот дом был для меня как корабль, светлый, просторный, непотопляемый, на палубу которого я выбирался, мокрый и жалкий, стуча от холода зубами и отплясывая какой-то варварский танец, пытаясь согреться; мы болтали, я рассказывал что-нибудь смешное или грустное, потом шёл в каюту, забирался на полку и спал. Достаточно было добраться до любой станции метро, и через полчаса-час я уже стоял у его двери. Ведь за все три с половиной года моих странствий я так ни разу и не покинул пределов Города - незачем было. Столица империи обширнее самой империи. Однажды я приехал и не застал его дома. Это было в начале декабря.