Иннокентий Сергеев - Персефона

Я вижу, как твоя машина выплывает, в треске фотовспышек, вот она останавливается, блескучая, точно завёрнутая в целлофан. Королевский выезд. Полиция смыкается. Толпа напирает и давит, давит на меня, и я не могу протиснуться к тебе. Ты выскакиваешь из кресел, опираясь на чью-то руку, обёрнутую рукавом фрака. Ты улыбаешься, ты вся сияешь, ты воркуешь что-то, перешучиваешься со своими спутниками, и твои зрачки и твоя улыбка посылают сотни бликов как воздушный поцелуй, как метеорный поток чёрным в безмолвии окнам домов, восторженно-чёрным глазам толпы, напирающей, давящей на меня, и самому небу, и над тобой не звёзды уже, а искры твоего трескучего шлейфа. Во мне всё мешается, я падаю, качусь, падаю в темноту и не могу остановиться. А в это время ты подходишь к львиным дверям и исчезаешь за ними. А я опять остаюсь.

Ты не прилетела ни в восемь, ни в десять, ни на следующий день.

VI

Неверное осеннее тепло, зыбкое, только обрадуешься ему, и тут же как холодный душ - ледяной порыв ветра - ах! и торопишься снова упаковаться. Так чётко, так ясно всё, формы, линии, грани отточены, даже смотреть больно. Неверное осеннее тепло. Листья горят - предчувствие потери. Осень пахнет кладбищем. Её величие всегда так трогательно. Женщина, одевшая для гильотины свой самый роскошный наряд. Вселенский сквозняк - осень.

Безгласая сухость по диску шершаво игла пробегает на павшие листья осколки созвучий роняя и тени ржавые игл под подошвами треск отклик прислушался соль под глазами сутулые склоны гербарий в альбом собирают и катер в неровную гальку тычется носом уходит хозяин но вот обернулся в глазах состраданье.

Осень. Озера шелест - тростник.

Над зонтиками перламутр запястья ожерельножемчужные лак вспугнутых лис волосы рассыпались спрятаться в тень торопливо и голос остался без повторений три раза имякричащий жрец закативший глаза руки возносит небо взирает бесстрастно пропажа тоскливо одни мы остались при свете и страшно вспорхнувшая птица крылья на воздухе сушит.

Осень. Опилки горят как барашка шерсть.

Капелла сквозь жёлтое белое стены холодные окна и где-то тепло пахнет приютом и молоко подгорело женщины строгой шаги своды над светом за стенами гул голосов ожидание скрип калитка под пальцами холод из серого неба сквозит вы вовремя сон по часам но стрелки уснули собака не бойтесь не громко все смотрят не знают но здесь хорошо молоко подгорело на кухне веранда закрыта стеклом за которым темнеют просветы так близких деревьев гул голосов.

Листья взметнулись в немом крике, и не выдержав исступления молчания, стали падать, шурша и кружась, и хризантемы вспыхнули и разгорелись. А потом исчез и этот последний танец, и чёрные ветви поникли, пойманные сетью дождей, неразрешимое движение стало камнем - поступь Владычицы, обращающей всё живое в лёд. И сгинула рыжая лисица лесов, и замерло пёсье дыхание полей. Я понял, что становлюсь камнем скалы, и тогда я вышел на лестничную площадку и закрыл за собой дверь. И обрезав якорную цепь, поспешил к острову поездов, вокзалу, где гудки тоскливы, и железные чудища, единственным глазом своим рассекая мрак, шарят по рельсам. Где бы ты ни шёл, ты никогда не идёшь один. Где начало похода? Начинать принято с гибели. - А вы куда едете? - Возвращаюсь... - Домой? Где он, наш дом? - Сколько бы ни было царств, это отблески одного царства. Сколько раз уже рушилась Троя. - Чем ярче будешь гореть, тем быстрее погаснешь. Волнения укорачивают жизнь. Мне уже семьдесят лет, и я думаю прожить ещё столько же, а почему? Я положил себе за правило - никаких стрессов, никакого волнения. Зачем погонять себя? Помните притчу про двух верблюдов? Один добегает до финиша и падает, а другой медленно, но верно тянет свою поклажу по пустыне. - По каменистой пустыне... Не человек - челюсть, жующая скуку. Грохот железа вагонов. Мутные стёкла. Поля, оголённые выстрелом холода. Где начало этого похода? Рождение Христа? Билл Хэйли и "Кометы"? Вудсток? - Но я знаю тех, кто избрали первое. Как вы сказали про верблюдов? - Что один из них умирает скорее. - А другой влачит свою старость по каменистой пустыне. - Старость - единственный способ жить долго, это не я сказал... - Не вы. - И что же те, другие? Много их осталось в живых? - Моцарт, Бодлер, Моррисон умерли? Меркури!.. Смерть она разной бывает можно копошиться и быть трупом. - Я не знаю, что такое смерть. Смерть... Это говорите не вы, а ваш страх. Смерть - она зеркало... Вечное продолжение жизни и её волшебный кристалл. Вы боитесь её и бежите облачиться в рубище старости. Изображаете жизнь, только жизнь ли это? Я знаю многих избравших иное. Они взошли на корабль и отправились в путь. Море, ведь оно тоже бывает разным. Страх, порождающий чудовищ, и глаза звёзд, разбросанные по миру. Огни.