Умберто Эко: Нонита

События моих насмешливых годов вели меня к другим еще встречам. Как сказано, выглядел я чертовски хорошо: смуглые щеки и нежное девичье лицо, отмеченное зарождавшейся мужественностью. И не пренебрегал любовью еще не оформившихся девиц, но сносил ее как дань обстоятельствам возраста. Помню, однажды майским вечером перед самым закатом в парке одного гостеприимного имения - это было в провинции Варезе невдалеке от озера с алой при заходящем солнце гладью - лежал я под сенью кущей рядом с незрелой, совершенно веснушчатой шестнадцатилетней девчонкой, охваченной пылом воистину пугающих любовных устремлений. И вот, мой читатель, в тот самый миг, неохотно уступая юнице легко опадающее чудотворное место моей зрелости, я и увидел, почти угадал в окне второго этажа очертания дряхлой, согнувшейся пополам старицы, раскатывающей вдоль ноги бесформенный жгут черного хлопчатого чулка. Мимолетное видение этой расплывшейся жировыми отложениями, изрытой вздутыми венами конечности, ублажаемой немощным движением старческих рук, разминающих чулковую комковатость, явилось мне (о, мои вожделеющие очи!) безжалостным, вызывающим желание фаллическим символом, ласкаемым наиневиннейшим жестом; и так случилось, что в тот же миг, охваченный ставшим от удаленности еще сильнее экстазом, я с хрипом взорвался излиянием биологических составляющих моего благого желания, которые девчушка (несведущий лягушонок, как я тебя ненавидел!) со стоном подобрала как дань своим еще несостоявшимся прелестям.

О, разве могла понять ты, неразумное орудие моей отложенной страсти, что пользуешь пищу с чужого стола? Что глупое тщеславие твоих незрелых годов явилось мне лишь пылким и порочным сообщником? Отбыв с родными на следующий день, ты через неделю прислала мне открытку с подписью: "твоя старая подруга". Угадала ли ты правду, точным эпитетом показав свою прозорливость, или то была жаргонная бравада лицейской студентки в пику эпистолярному филологическому наследию?

О, с каким трепетом стал я всматриваться с того часа в окна каждой ванной комнаты в надежде увидеть лишенный одежд silhouette восьмидесятилетней престарицы! О, сколько вечеров провел я в одиноком вожделении, затаившись за деревом и обратив взор на спроецированный на занавесь профиль чьей-то прародительницы, самым деликатным образом сосредоточившейся на шамкающем потреблении своей пищи! Но какое жестокое разочарование, внезапное и молниеносное ( tiens, donc, le salaud! каков мерзавец! обратите внимание ) испытывал я при виде фигуры, выходящей из обманной кулисы театра теней и являющей с подоконника свое обнаженное естество пышногрудой танцовщицы с янтарными бедрами андалузской кобылицы!

Так месяцы и годы проводил я в ненасытной иллюзорной охоте за обожаемыми паркицами, устремленный к поиску, который, я знаю, берет неизгладимое в памяти начало с самого момента моего рождения, когда старая беззубая акушерка - результат бесполезных поисков моего отца, который в те ночные часы смог найти только ее, стоявшую одной ногой на краю могилы - извлекла меня из склизкой темницы материнского лона и при свете бытия показала мне свое бессмертное обличье молодой парки .

Я не ищу оправданий для вас, читающих эти записки ( la guerre comme la guerre), но хочу хотя бы объяснить, насколько фатальным оказалось стечение обстоятельств, приведшее меня к той победе.

Одна вечеринка, на которой в числе приглашенных был и я, оказалась жалким petting party, сборищем тискающихся парочек , составленных из молодых манекенщиц и еще не половозрелых университетских студентов. Чрезмерная похоть вызывающих красоток, откровенно предлагавших свои груди из расстегнутой в порыве танца блузы, не нравилась мне. Я уже подумывал бежать от этого банального торжища еще нетронутыми межножьями, когда тонкий звук, почти визг (разве можно словами выразить безумную высоту тона и сиплое угасание писка изнуренных голосовых связок, l'allure supr me de ce cri centenaire? этого столетнего крика на крайнем пределе?), трепетный вопль дряхлой старицы нарушил встретившую ее тишину. А в дверном проеме я узрел ее, ее лик далекой парки того предродового шока, ее личину, отмеченную воодушевлением хотливо вьющихся седых прядей; увидел покачивающееся на худых ногах окоченевшее тело, своими острыми углами топырящее ткань заношенного черного платья, безжалостно согнутый в дугу хрупкий абрис костлявого бедра, беззащитно выпирающего под стародавней строгостью почтенного вида юбки.