Илья Варшавский - Тревожных симптомов нет (сборник)

Впрочем, нужно сказать, что и днем он не вызывал у меня особой симпатии.

Это было жалкое, чем–то напуганное существо, погруженное в глубокое раздумье. У него была неприятная манера вздрагивать, когда к нему случайно обращались с каким–нибудь вопросом.

Иногда мне казалось, что больше всего он боится, чтобы его мысли не стали известны посторонним.

Он ничего не читал, кроме толстой, засаленной книги, которую ночью клал под подушку.

Он был единственным из всех обитателей санатория, ни разу не купавшимся в море. Ежедневно, в самый солнцепек, он появлялся на пляже с черным зонтиком под мышкой, в черных кожаных ботинках и в наглухо застегнутой, выцветшей синей рубашке. Укрепив в песке раскрытый зонтик, он, одетый, ложился головою в тень и углублялся в свою книгу.

Трудно было определить, сколько ему лет. Иногда он мне казался очень старым, хотя, скорее всего, это была не старость, а просто преждевременно окончившаяся молодость. Думаю, что ему было не больше тридцати пяти лет.

Прожив с ним месяц в одной комнате, я не знал ни его профессии, ни возраста, ни постоянного места жительства.

Он был первым, что изгладилось из моей памяти о проведенном на юге отпуске, как только я сел в самолет.

Я торопился домой и был очень раздосадован, когда выяснилось, что из–за внезапно испортившейся погоды придется на некоторое время задержаться в промежуточном аэропорту. Мест в гостинице не оказалось. Сокрушаясь по поводу предстоявшей бессонной ночи, я занял место в ресторане у окна, выходящего на летное поле, с твердым намерением обосноваться там до утра. Все же это было лучше, чем пытаться уснуть в одном из аэрофлотских кресел.

Мои мысли были целиком заняты служебными делами, и я невольно вздрогнул, услышав знакомый голос:

— Простите, этот стул свободен?

Передо мной стоял Василий Нилыч с чемоданом в руке и неизменной толстой книгой под мышкой.

Я очень удивился, увидев его здесь, так как он при мне заказывал железнодорожный билет курортному агенту.

— Я в последний момент отказался от билета и решил лететь, — ответил он на мой вопрос — Боюсь; что дома у меня не все благополучно.

Он был в очень возбужденном состоянии и не скрывал своей радости по поводу того, что встретил «в этой сутолоке», как он выразился, знакомого человека.

Есть болезнь, именуемая «дорожной лихорадкой». Ей подвержены в большей или меньшей степени все люди. Резче всего она проявляется у натур неуравновешенных, способных к быстрым переходам от возбуждения к состоянию депрессии. Такому человеку всегда кажется, что стоящие впереди него в очереди в кассу купят все билеты, что кассир продает несколько билетов на одно место, что расписание изменено и поезд уйдет раньше времени, указанного в посадочном талоне. Он всегда приезжает на вокзал задолго до посадки и пытается первым проникнуть в вагон, травмируя встречных своим чемоданом. Он никогда не выходит на промежуточных станциях, боясь отстать от поезда. Резкий паровозный гудок способен довести его до нервного припадка.

Достаточно было беглого взгляда на Василия Нилыча, чтобы безошибочно определить наличие у него самых тяжелых симптомов этой болезни.

Бледный, с трясущимися руками, он напряженно вслушивался в голос диктора, объявляющего посадку на самолеты, порываясь каждый раз бежать куда–то со своим чемоданом.

Он заказал официантке обед, но тут же отменил заказ, боясь, что не успеет его съесть.

— Понимаете, в справочном мне сказали, что вылет откладывается на шесть часов утра, но ведь погода может измениться и раньше. Нет, уж лучше быть наготове.

Мне стоило большого труда успокоить его и заставить поесть. Удалось даже уговорить его выпить рюмку коньяку.

Мы сидели молча, наблюдая напряженную жизнь летного поля.

Большая ночная бабочка села на яркое пятно, отбрасываемое лампой на скатерть.

— Подумать только, — сказал я, рассматривая ее крылья, — насколько природа изобретательнее человека. Мы сжигаем десятки тонн горючего в моторе самолета, а у этой бабочки небольшое количество цветочной пыльцы работает в удивительных по своей целесообразности крыльях. Человек до сих пор не в состоянии воспроизвести то, что достигнуто природой. Мы изобрели колесо и вращающиеся валы, потому что не умеем подражать природе, создавшей более совершенные механизмы.

— Все это ерунда! — неожиданно прервал меня Василий Нилыч. — Винт или машущее крыло — какое это имеет значение? В природе есть гораздо более заманчивые явления, которыми мы можем овладеть! Я имею в виду химические реакции, протекающие в живой клетке, — добавил он после короткого молчания.