Олег Дивов - Выбраковка. Ночной смотрящий

– Именно, Андрей. Именно от жадности. Ты поставь им самой лучшей водки, они скажут: ох, хороша! А когда водка кончится, будут хлестать смагу за милую душу. И попытаться самостоятельно приблизиться к высокому стандарту – ни-ни. Зачем? Им что бухло, что пулемет, лишь бы с ног валило.

Муромский подумал и добавил:

– Хотя люди в общем и целом очень хорошие. Такой, блин, нюанс!

У вервольфа оказалась роскошная шерсть – темная, почти черная. Даже сейчас, изгвазданная, свалявшаяся, местами ободранная, залитая кровью, она производила впечатление.

Больше в его внешности найти что-то положительное было решительно невозможно.

С первого же взгляда на это существо тянуло блевать и убивать.

Порвать на куски, хоть зубами. Стереть с лица земли. А потом сделать что-нибудь с собственной головой, чтобы не мучиться остаток жизни ночными кошмарами.

Комплекцией вервольф напоминал мальчишку-подростка, правда, очень ширококостного и тяжелого. С отвратительно худыми и жилистыми конечностями, мерзко вывернутыми в суставах. Причем если туловище и ноги шерстью заросли густо, то плечи, например, были почти голые, лишь местами на них красовались черные клочья. Очень странно выглядела стопа – когтистая и ороговевшая, чем-то она походила на птичью лапу. И кисти рук были… Тошнотворны. Лузгин поймал себя на том, что не смог бы описать их на бумаге.

Морда и вправду бульдожья, плоская, с торчащими наружу клыками, тяжелыми брыльями – гадкая черная морда.

Одни уши были вполне человеческие, разве что сильно в шерсти, зато на подобающих местах, по бокам головы.

– А глаза желтые, – сказал Муромский. – А кровь почти черная…

Лузгин сплюнул.

Вервольф лежал неподвижной тушей, и только бока чудовища едва заметно шевелились. Спеленали его умело – руки за спину, ноги заломлены и примотаны к рукам. Проволокой.

– Кобель. Вишь – яйца? Ох, получил он по ним сегодня… За все хорошее.

Лузгин сплюнул еще раз.

– Надо бы в зубы ему чего-нибудь, – решил Муромский. – Ну-ка…

С неожиданной ловкостью он махнул ногой и всадил каблук оборотню под ребро. Лузгин удивленно покосился на отставного моряка. Удар был хорошо поставленный, и не простой, спецназовский, из тех, какими ломают хребты вражеским овчаркам.

Вервольф тихо охнул, пустил слюни и размазался по полу.

– Я думал: а если он придуривается, – объяснил Муромский. – Ну здоров, чертяка. Точно, на пилораму его! Эй, народ! Там обрезок трубы валялся, суньте ему в зубы, проволоку внутрь пропустите и на загривке смотайте. А я за машиной пошел. Сейчас устроим… доставку товаров населению.

Лузгин закурил и прислонился к ограждению стойла. В ухо тепло и влажно дышала сонная корова.

– Узнать бы, кто ты… – пробормотал Лузгин тихонько, глядя на вервольфа и напряжением всех сил заставляя себя поверить: это не сон. – Хотя бы откуда. И раскрутить цепочку. Я ведь умею. Могу. Выяснить, что с тобой случилось. Мне ведь тебя почти жалко, парень. Я не плохой, не злой. Просто… Какой же ты отвратный!

Подошел и встал рядом Юра Яшин.

– Да, – сказал он, – такого мочкануть не грех. Но знаешь, какая штука, Андрюха? Слушай. Мы, когда его месили, были все точно голову потерявши. А он в один момент из сети-то почти вылезши, лапу высвободивши. Ох, хорошо отмахнуться мог! И меня достать, и Сенька по чану точно бы огреб. Муромский ему по суставу ломом, да поздно. И вот я думаю теперь – а чего зверь нас не тронувши, а? И раньше – собаки, овца… Ты ж не знаешь, его на той неделе баба Вера поленом огревши. Думала, мужик пьяный на двор залезши. Сама потом от страху чуть не окочуривши…

– Мелковат он для взрослого, тебе не кажется? – спросил Лузгин.

– Слушай, да, пацан, – сказал Юра уверенно. – Лет четырнадцать.

– И все-таки в округе были человеческие жертвы.

– Это не его.

– А кто же тогда?

– Городские, кто…

– Ох, не любите вы городских!

– Слушай, фигня это, – не согласился Юра. – Мы к городским нормально. Нам с ними друг без друга никак. В Зашишевье каждый второй наполовину из города – либо там работавши, либо еще чего. Не в этом дело совсем.

– Ладно, замнем. В любом случае, вот кто все знает. Допросить бы! Если в нем осталось хоть что-то еще человеческое… Но я боюсь, с такой собачьей рожей он не в состоянии говорить. И не факт, что он вообще помнит, как это делается.

– Слушай, ты ему ксиву свою предъяви, – предложил Юра. – Скажи: я корреспондент московской газеты, нарочно сюда приехавши, чтобы взять у вас интервью. А? Слушай, он сразу вспомнит, как разговаривают!