Андрей Шарапов - Ведьма

Через месяц Федор Рожнов умер от гангрены. С Лукерьей на похоронах случилась падучая, целый год она не выходила из избы, недужила.. Так начал Бог наказывать ее за дерзость, за попытки выстроить жизнь вопреки Его воле... Во время болезни Лукерья усохла, согнулась, и величать ее стали не иначе, как бабкой Лукерьей, хотя .сынку ее не минуло еще и семи годков. Обычно-то Лукерья жила тихохонько, только в полную луну или по ненастью что-то на нее накатывало: выбегала она на огромный, неродящий пустырь, получившийся на месте Озера, и бродила там всю ночь, бормотала что-то... А то, бывало, застынет возле чьей-то калитки - и смотрит мертво, молчит.. а назавтра на этом подворье или сарай полыхнет, или пес хозяина цапнет, или еще какая беда. Генка помнил, как однажды встала бабка Лукерья возле их избы, - мать испуганно охнула, села на горячую сковороду и выбежала к забору с двустволкой

- Подь, подь отсель, Луша, не то стрелю!

Бабка же Лукерья, выпучив безумные глаза, вдруг запрыгала, заплясала.

- Ой, водица-то мается, воли просит!.. Готовь хозяину лопатку-то - волю бут водице рыть, вину свою заглаживать!..

В тот день на Пяти Холмах был невиданный ребячий праздник - сельсовет заплатил годовые трудодни... леденцами. Генкин батя притащил целый мешок тянучек, и счастливый Генка не мог уразуметь, отчего мать плачет, а батя растерянно ковыряется в мешке, будто ищет чего, и повторяет:

- Вот и все, что мы заработали, сынок... Чем же дале жить-то?.. Чем?..

Генку смешила глупость взрослых; он ластился к бате, тыкал ему сладость в бороду, чтобы он понял наконец свалившуюся на них удачу, но батя был как с похмелья и вечером на собрании по общегосударственному займу не удержался, крикнул:

- Не буду я подписувать! Что за закон такой, чтоб с мужика последню нитку сташшить? - А на замечание районного заемщика, что сам товарищ Ворошилов назвал новый заем решающей битвой за дело социализма, вконец завелся: - Так у меня свой товарищ Ворошилов на печи лежит, с цинги черен, об ваши конфекты зубки ломат! Не буду подписувать!.. Тьфу!.. - и плюнул на портрет первого красного командира, висевший на месте прежней иконы...

На допросе в Архангельске батя, конечно, показывал, что кулацкую агитацию кричал кто-то из соседей, а кто - он не видал, так как был в тот день заговорен, но это уже не могло спасти его от рытья Беломорканала...

Генкина мать, вернувшись ночью с суда, зарядила двустволку и позвала Лукерью:

- А ну, выходь, подруженька!.. Благодарность до тебя жжеть!

Лукерья с лампой ступила на двор; вдруг, словно укрывая ее, хлынул дождь; лампа погасла. Мать давила на курки раз, другой, третий - ружье не стреляло... На шум сбежались соседи.

- Сдурела? - Семен Ломакин вырвал двустволку и закинул ее в бурьян. Учти, гражданка Захарова, что тебя и так уж в резерв подкулачный занесли, и делай вывод!.. Ходь домой!..

Лукерья вздрогнула, будто проснулась, радостно заюлила вокруг Семена:

- Ай, любо, ай, спас, Семеша! - Она зачерпнула из бадьи дождевой воды и поднесла ее к Семеновым губам. - Пивни-ко, Семеш, глоточек - водица тебя хотит полюбити, простити да к себе взяти...

Семен ударил Лукерью по руке - вода пролилась, а соседи испуганно зашушукались: опять, похоже, Лукерья порчу замыслила, беду пророчит...

В тот год к празднику международной солидарности трудящихся задымила первая очередь Арбума, а берега Северной Двины покрылись лесозаводами от первого до тридцать четвертого номера. Поставили лесозавод и неподалеку от Ширши - на Турдееве и лежащем против Турдеева Острове. В центре Острова после постройки лесобиржи сколотили временный Дворец культуры; там для развития пролетариата и сознательного крестьянского элемента устраивали то лекции с буфетом, то танцы-шманцы, приезжал даже знаменитый фэзэушный театр с участием красавиц сестер Шараповых, и ширшенские мужики теперь частенько плавали на Остров компанией человек в тридцать, чтобы местные или турдеевские не побили. Драться с такой оравой не решались, но за девок все же мстили, пробивая в лодках днища, разрывая цепи и пуская лодки по течению. Ширшенским приходилось возвращаться вплавь или, если вода была холодная, выламывать из окрестных заборов слеги, подманивать бревна потолще и, вскочив на них, править к берегу... Бывало, опрокидывались посреди километровой протоки до Турдеева и догребали до причала с бревном под пузом; бывало, сталкивались с топляком и уже вдвоем под общий смех кочевряжились, но такого, как с Семеном Ломакиным, не случалось никогда... Уже почти у самого турдеевского берега бревно его вдруг остановилось, медленно повернулось и, несмотря на испуганные толчки Семена, пошло наискось течения, в стремнину... Те, кто уже выбрались на причал, потеряли языки...