Дмитрий Поляшенко - Тени у порога

Вадковский молча поднялся и отнес тетрадь к синтезатору. Задействовал тот на очистку и восстановление и положил тетрадь в приемную камеру. Постоял, задумчиво кивая:

— Хороший поворот. Мощный. С этих позиций я деятельность прогрессоров никогда не рассматривал. Спасение отдельных личностей? В пятницу обязательно обсудим в Школе. Ты зря избегал читать древнюю фантастику. Это плоть от плоти того времени, отнюдь не чуждое. Возможно, ты под другим углом увидел бы жизнь своего поэта.

— Мне всегда казалось, что фантастика — это убогий эскапизм ленивого человека, потерявшего вечные истины. В наше время ведь нет фантастики.

— Ну, это отдельная тема, — сказал Вадковский. — Ничто не исчезает бесследно. Звездные люди разве не фантастика? Не забудь мне напомнить, поспорим с тобой позже. Еленский разве не эскапист? Куда и зачем он хотел улететь?

— Это было символом его позиции. Он ничего не выдумывал, он так жил. Окружающий мир не мешал ему, лишь вызывал скуку. Что ему оставалось делать? У него не было возможности сотворить моноцивилизацию или проникнуть к нам сквозь время.

— Ты знаешь, — сказал Вадковский, — на фоне некоторых книг «литературы мечты» XX века метания Еленского — легкая разминка. Так называемые «убогие ленивые эскаписты» заставляли своих героев делать грандиозные открытия, строили невероятные аппараты, преодолевали эпохи и опрокидывали сонмища врагов в погоне за истиной, любовью и счастьем.

— И много ты прочитал? — немного огорошенный, ревниво спросил Лядов.

— Десяток книг. По-моему, предки слишком многого от нас хотели.

Лядов расхохотался.

— А что? — спокойно сказал. Вадковский. — Я не прочь пожить в парочке воплощенных миров.

— Фантазия писателя XX века обогнала наш мир? — не поверил Лядов.

— Бывало, что да.

— Даже мономир «Эдем»?

— Да.

— Название помнишь?

— Забыл. Дома найду, обязательно дам почитать.

— Но раз сегодня нет такого жанра, как фантастика, может быть, мы достигли оптимального устройства социума?

— А может быть, мы устали надеяться?

— Тогда у нас был бы развит жанр так называемой антиутопии, — назидательно сказал Лядов. — Но его тоже нет.

— Верно, — кивнул Вадковский. — Странная ситуация, кстати.

— Вы уверены, что у нас Еленский остался бы таким же? — спросил Трайнис.

— Трудный вопрос, — ответил Лядов. — Поэтом он был по призванию, но времена не выбирают. У себя он был несчастен, иначе таких стихов-дневников не пишут. Что бы с ним стало у нас? Не знаю. Сейчас много есть видов искусства, не доступных в его эпоху. Думаю, у нас бы он нашел себя.

— У нас бы он стал таким же, как мы, — сказал Вад-ковский.

— Это хорошо или плохо? — честно не понял Трайнис.

Лядов озадаченно посмотрел на них.

Вадковский скрестил руки на груди и привалился задом к синтезатору.

— Вот видишь. Стал бы Еленский поэтом у нас? Если да — о чем бы писал? И у нас бы хотел убежать к воде под звездами?

Лядов опустил глаза и тихо сказал:

— Поэт нигде не может быть счастлив.

Вадковский, как виртуозный лектор, оглядел слушателей и пальцем нарисовал в воздухе подкову.

— Я меняюсь с Еленским эпохами. Перенесем поэта к нам. Что будет? Согласись, есть вероятность того, что он исчезает из энциклопедий как поэт, зато гармонизируется как личность. Ему не придется драться и бежать. Драться за свой мир с помощью рифмы и бежать к ночной воде от скуки реальной действительности. Хорошо, не драться — называй как хочешь. Отличаться. У нас он может быть самим собой — просто жить. Согласен, перспектива спорная. Мне не известны взгляды Еленского на социальную гармонию, так же не ясна истинная причина его творчества. Давайте посмотрим совсем с другой стороны — откуда мы знаем, кем станет любой из нас, попади он в глубокое прошлое? Совсем не обязательно поэтом или бойцом. Кто-нибудь обязательно сломается. И вот это действительно страшно. Я в этом убедился, Слава, читая некоторые твои раритеты и инкунабулы. Честно скажу, на свой счет я глубоко задумался. А вот Еленский не сломался, устоял, ведь он... Пардон! — закричал Вадковский. — Забыл!

Он откинул крышку синтезатора и вырвал из приемной камеры новенькую тетрадку в сверкающей черной обложке с белоснежным срезом страниц. С изумлением перелистал. Страницы были чисты как снег.

— Восстановил, — резюмировал потрясенный Трайнис. — Реконструировал. Ты что сделал, несчастный?

Вадковский опасливо протянул Лядову тетрадь.