А Шаров - Редкие рукописи

"Номер один" укладывается на странице.

- Устраивайтесь поудобнее, - с сыновней нежностью аудитор поправляет складки на саване. - Вот так, очень хорошо. Смею думать, что вы никогда не выглядели лучше. Попросил бы вас улыбнуться.

Достает из несгораемого шкафа электрический утюг и печать. Проглаживает фигуру. Потом наискосок на ней пишет: ПАЛАЧ, подписывается и скрепляет подпись печатью.

Уже приобщен к делу предок номер два - тюремщик, номер три - палач, номер четыре - палач...

Мелькают страницы личного дела, тает шеренга предков.

Питониус. Номер десять!

Номер десять выходит из строя.

Питониус. Где изволили проходить службу в до... так сказать, в дозагробный период?

Номер десять. Я изобретатель!

Тишина. Со стороны предков, постепенно усиливаясь, доносится сперва недоуменный, а потом негодующий шум.

Наиболее нервные и тонко организованные скелеты угрожающе размахивают руками.

Питониус. Тише, господа. Я понимаю, поверьте мне, я вполне понимаю ваше удивление и, так сказать, справедливый гнев. В нашей среде и вдруг... Поверьте, и мне нелегко в эту минуту. Но дадим возможность объясниться номеру десятому. Может быть, он пошутил? Конечно, это не совсем уместная шутка, но...

Номер десять (заносчиво). Я никогда не шучу.

Шум усиливается. Предки, возмущенно переговариваясь, окружают изобретателя.

Номер десять. Я Главный Изобретатель собственной пыточной канцелярии Великого Инквизитора, - покрывая шум, с презрительной усмешкой поясняет номер десятый.

Волнение утихает.

Питониус. Ах... Очень, очень рад с вами познакомиться. Видите, господа, как все разъяснилось. Стоит только проявить терпение и сдержать первый порыв чувств, как все разъясняется в высшей степени удовлетворительно.

Номер десять. Я изобретатель усовершенствованной дыбы, малого пыточного колеса, "испанского сапога".

Питониус. И "испанского сапога"?! - Голос аудитора прерывается от полноты чувств. - О, господа, это величайшее мгновение моей жизни. Подумать только - "испанский сапог"! Конечно, дыба имеет свои достоинства, но как она груба, господа. Только "испанский сапог" дал пыточному делу подлинное изящество, гармонию и необходимые нюансы. Только он один, дерзну это утверждать! (Обнимает предка). Ложитесь же поудобнее, устраивайтесь получше, дорогой и любимейший наш предок. Да, кстати, я давно хотел спросить, на сколько оборотов вы рекомендуете заворачивать винт С. Я обычно применял пять оборотов.

Номер десять (гневно). "Испанский сапог" рассчитан на десять оборотов. Десять, и ни на один меньше.

Аудитор (проводя утюгом). Боже мой - десять, а я решался применять только пять или шесть оборотов. Какой позор, сколько возможностей упущено! Я был похож на жалкого неуча, который, обладая совершеннейшей скрипкой Страдивари, щиплет на ней одну-единственную струну. Я напоминал подслеповатого крота, перед которым партитура божественной симфонии, а он не различает и половины нотных знаков. Конечно, я извлекал из подследственных стоны и необходимые признания. Но каждый последующий оборот винта во много раз обогатил бы эту гамму. О, я был похож на дирижера, не видящего оркестра, расположившегося перед ним, и вместо того, чтобы, взмахнув палочкой, вызвать бурю звуков, выстукивающего мелодию палочкой, по пюпитру. Одно утешение - жизнь еще не окончена. Я успею кое-что наверстать. Если, конечно...

ПРОИСШЕСТВИЕ СЕДЬМОЕ

Ворота кладбища. Появляется Питониус, который тащит за собой "личное дело".

Перед воротами он останавливается и листает Ahnenpab. Видна страница сороковая. Предок с печатью и надписью - "тюремщик". Питониус переворачивает страницу, открывается пустой лист: "ПРЕДОК НОМЕР СОРОК ОДИН".

Питониус (торжественно). Еще одно последнее... то есть, я хочу сказать, еще два листа, и труд завершен. О, без ложной скромности могу сказать это будет самое совершенное личное дело из всех, заполненных с тех пор, как при императоре Юстиниане, прозванном за это Великим, человечество наряду с другими формами духовной деятельности начало заполнять личные дела. То есть, не наряду, конечно, а во главе всех других форм духовной деятельности.

В самом деле - возьмем живопись. У нее есть свои достоинства, но ей не хватает глубины. Скульптура обладает искомой глубиной, но замалчивает вопрос, что же заключено в этой глубине. Углубитесь в изображение великого аудитора первого класса и какого-нибудь жалкого книжного червя на один только сантиметр, и вы увидите однообразный мрамор.