Александр Полещук - Падает вверх

Я не знал ни теории относительности, ни -квантовой механики, и мне стало стыдно, что я болтаю какую-то чепуху, а все, с точки зрения современных теорий, совершенно ясно.

Только сейчас, став старше, мы подружились. Вместе ходили в столовую, вместе готовили задания по начерталке, вместе чертили, вместе и дежурили на крыше институтского здания во время довольно «регулярных» бомбежек.

Помню, как во время одного такого дежурства мы при свете маленькой синей лампочки решали какую-то сложную задачку. К нам подошли старшекурсники, называвшие нас и ласково и насмешливо «букварями». Прислушавшись к спорам, они попросили карандаш и набросали нам простые и вместе с тем загадочные проекции. Это был знаменитый, так нигде и не опубликованный набор упражнений для проверки конструктивных способностей. Как детские игры передаются от одного поколения ребят к другому, причем взрослый человек забывает порой очень сложные правила этих игр и, только услышав звонкий голос своего сына или дочери, кричащей, скажем, «штандер», вспоминает: «что-то в этом роде кричал я сам», так и эти схемки бытуют в технических вузах, становясь одним из элементов своеобразного студенческого фольклора.

Под утро старшекурсники заглянули на наш чердак снова, в пух и в прах раскритиковали наброски Дмитрия, а один из них сказал обо мне уважительно: «Этот „букварь“ обладает абсолютным пространственным воображением».

Это заявление было совершенно неожиданным для Дмитрия.

— Откуда у тебя это, ну, пространственное воображение? — спросил он меня. — Да, ты, кажется, что-то такое вырезывал из бумажек? Я что-то такое припоминаю.

Зато в математическом анализе Дмитрий брал реванш. Вычисления доставляли ему радость. Дмитрий безошибочно интегрировал сложнейшие дроби, никогда не делая черновиков, никогда не возвращаясь в своих вычислениях к исходной точке.

Все-таки мы были очень разные и, возможно, если бы не наше давнее «индейское» прошлое, никогда не подружились бы. Нас связывали воспоминания и до некоторой степени общая судьба.

Дмитрий оберегал меня от всех и всяческих увлечений, которые могли бы мне помешать заниматься наукой. Сейчас я с удовольствием вспоминаю один случай. Мне понравилась девушка с нашего курса. Набор проходил по аттестатам, она приехала из какой-то сельской школы и была не очень грамотной. Я охотно помогал ей, когда она не могла в чем-нибудь сама разобраться. Димка немедленно и очень умело растоптал чахлый росток чувства. Утащив у этой девушки конспект, он показал мне ее записи. Вместо слов «абсолютная температура» там стояло «опсалютная температура».

— Ну, — сказал он, — теперь ты видишь, что был на грани гибели? Я своими руками, — он потряс перед моим носом злополучным конспектом, — вырвал тебя из геенны огненной, где бушует опсалютная температура!

Это, однако, не помешало ему пригласить эту же девушку в кино. А на мой вопрос, как же все-таки это произошло, он ответил:

— Ты сноб и «букварь», Михаил. Я не ищу полного совершенства, да кроме того, есть вещи, которые недоступны человеку, даже обладающему абсолютным пространственным воображением. И это «чудовище» было моим другом! — Я встретил его снова после войны. Дмитрий с год как демобилизовался и заканчивал университет. Он шел по Кировской в сопровождении стайки девушек с его курса.

— Правда, премиленькие девушки? — сказал он мне, когда мы обменялись адресами. — Исключительные девушки.

Я охотно подтвердил, что девушки замечательные. Димка тут же остановился и громко заявил:

— Мой личный друг, Михаил Мельников, считает, что вы все замечательные девушки. Как его истинный друг, я уступаю ему вас всех «на корню».

С этими словами он вспрыгнул на подножку трамвая и укатил, подарив мне на прощание одну из своих ехиднейших улыбок.

Димка в те годы жил в небольшом двухэтажном доме по какому-то из Кисловских переулков, сейчас мне уж и не найти его каморку; помню только, что когда я решил его разыскать, то долго бродил вокруг Института театрального искусства, и было это в осенний день, и в скверике перед институтом все было в желтых и багряных пятнах опавшей листвы.

В комнатушке у Димки стоял небольшой письменный стол, аккуратный и чистенький, и на столе царил образцовый порядок: книги, ручки в высоком цветном стакане, стопка общих тетрадей в.коричневых клеенчатых переплетах. И поэтому сразу бросалась, била в глаза беспорядочная груда какого-то странного хлама, висевшего на гвоздике у окна, как раз над столом. Я присмотрелся… Быть не может! Да это же наш «священный вампум»! Тот самый… Димка заметил мое волнение и грустно улыбнулся,