Роберт Силверберг - Ночные крылья. Человек в лабиринте. Полет лошади

— Увидеть Парриш. А ты, что тебе нужно в Раме?

— Эвлуэла.

— Оставь этот разговор.

— Хорошо, — сказал он, горько усмехнувшись, — но я останусь здесь, пока Принц не бросит ее. Тогда она будет моей, и мы придумаем, как выжить. Бессоюзные горазды на выдумки. Им приходится. Может быть, мы найдем какое-нибудь временное жилье в Раме, а потом двинемся вслед за тобой в Парриш. Если ты, конечно, не возражаешь против того, чтобы странствовать с уродами и неверными Воздухоплавательницами.

Я пожал плечами:

— Посмотрим, когда придет время.

— А раньше тебе приходилось бывать в компании Мутантов?

— Нечасто. И недолго.

— Я польщен. — Он забарабанил пальцами по парапету. — Не бросай меня, Наблюдатель. Я очень хочу быть с тобой рядом.

— Почему?

— Я хочу увидеть твое лицо в тот день, когда машины скажут тебе, что Вторжение началось.

Плечи мои опустились.

— Тогда тебе придется долго ждать.

— А разве ты не веришь, что Вторжение состоится?

— Когда-нибудь, но не скоро.

Гормон усмехнулся.

— Ты не прав. Они уже почти здесь.

— Не смеши меня.

— В чем дело, Наблюдатель? Ты потерял веру? Это известно уже тысячу лет: Иная раса захочет получить Землю, и получит ее по условиям договора, и в один прекрасный день явится, чтобы взять ее. Все это было известно еще в конце Второго Цикла.

— Я знаю это, но я не Летописец. — Потом я повернулся к нему и произнес слова, которые, как я думал, я никогда не произнесу вслух. — Я слушаю звезды и провожу свои Наблюдения уже в течение двух твоих жизней. То, что делаешь слишком часто, теряет смысл. Произнеси свое имя тысячу раз, и оно превратится в пустой звук. Я Наблюдал, и Наблюдал хорошо, но в ночные часы я иногда думал, что Наблюдаю впустую, что зря растрачиваю свою жизнь. В Наблюдении есть свое удовольствие, но, вероятно, нет смысла.

Он схватил меня за руку.

— Твое признание так же неожиданно, как и мое. Храни свою веру, Наблюдатель! Вторжение близко!

— Откуда ты можешь знать это?

— Бессоюзные тоже кое-что могут.

Разговор этот задел меня за живое. Я спросил:

— Ты, наверное, иногда сходишь с ума оттого, что ты бессоюзный?

— С этим можно смириться, да и потом отсутствие статуса компенсируется некоторыми свободами. Я, например, могу свободно разговаривать, с кем захочу.

— Я заметил это.

— Я иду, куда хочу. У меня всегда есть пища и кров, хотя пища может быть гнилой, а кров — убогим. Женщины тянутся ко мне вопреки всем запретам. Благодаря этому, вероятно, я не страдаю комплексом неполноценности.

— И ты никогда не хотел подняться на ступеньку выше?

— Никогда.

— Будь ты Летописцем, ты был бы счастливее.

— Я и сейчас счастлив. Я получаю все удовольствия Летописца, но у меня нет его обязанностей.

— До чего же ты самодоволен, — не выдержал я. — Это ж надо, говорить о преимуществах бессоюзности!

— Как же еще можно выдержать волю Провидения? — Он взглянул на дворец. — Смиренные — побеждают. Власть предержащие — проигрывают. Выслушай мое пророчество, Наблюдатель: этот похотливый Принц еще до прихода лета узнает о жизни кое-что, ему неизвестное. Я выдавлю ему глаза за то, что он увел Эвлуэлу!

— Громкие слова! В тебе клокочет жажда мести!

— Воспринимай это как пророчество.

— Но ведь тебе даже близко к нему не подойти, — сказал я. И раздосадованный тем, что принимаю все эти глупости всерьез, я добавил: — А почему ты, собственно, во всем винишь его? Он поступает так, как поступают все Принцы. Почему ты не обвиняешь девушку за то, что она пошла к нему? Она могла бы отказаться.

— И лишиться крыльев. Или умереть. Нет, у нее не было выбора. Но я сделаю это! — и он с неожиданной яростью ткнул в воображаемые глаза раздвинутыми большим и указательным пальцами. — Подожди, — произнес он, — вот увидишь!

Во дворе появились трое Хрономантов. Они разложили приборы своего союза и зажгли тонкие свечи, чтобы по ним определить, каким может быть завтрашний день. Тошнотворный запах ударил мне в ноздри, и у меня пропала всякая охота разговаривать с Измененным.

— Становится поздно, — сказал я. — Мне нужно отдохнуть. Скоро мне проводить Наблюдение.

— Смотри в оба, — сказал мне Гормон.

Ночью у себя в комнате я провел четвертое и последнее Наблюдение за этот день и впервые в жизни обнаружил отклонение. Я не мог объяснить его. Это были какие-то смутные чувства, смесь каких-то звуковых и световых ощущений и еще ощущение того, что я находился в контакте с какой-то огромной массой. Обеспокоенный, я прирос к своим приборам намного дольше обычного, но к концу Наблюдения понял ненамного больше, чем вначале.