Люциус Шепард - Красавица дочь добытчика чешуи

Если бы ее спросили, сколько минут ей понадобилось, чтобы добраться до конца прохода, она вряд ли сумела бы ответить. Время сжалось до пределов одного-единственного, невыразимо долгого мгновения, в течение которого не существовало ничего, кроме резких, судорожных движений. Очутившись наконец в горле дракона, она забыла о своем сердце, которое норовило выскочить из груди, о Джоне и обо всем остальном. От того места, где она стояла, горло плавно восходило к пасти; там, впереди, сверкало и переливалось золотистое сияние, разительно отличавшееся от свечения, к которому она привыкла в теле Гриауля. То был дневной свет, его лучи проникали сквозь заросли кустарника, подчеркивая белизну загнутого кверху огромного клыка. Высоко над Кэтрин свешивались с драконьего неба виноградные лозы и стебли эпифитов. Пораженная, она уронила меч и сделала несколько шагов по направлению к свету. Он был таким свежим, таким чистым, он пленял, манил и завораживал! Вспомнив о Джоне, Кэтрин обернулась. Ее спутник опирался на клинок и тяжело дышал.

- Смотри! - воскликнула она, указывая на свет. - Господи, ты только посмотри! - Она подставила Джону плечо и повела его вперед.

- Получилось, - выдавил он. - А я не верил...

Его пальцы стиснули ее руку. Она восприняла это как выражение признательности, но потом почувствовала, что с ним не все ладно.

- Джон! - крикнула она. Он рухнул навзничь, глаза его закатились.

Кэтрин, упав на колени, принялась расстегивать рубашку. "Джон, Джон", повторяла она. По его телу пробежала дрожь, из горла вырвался невнятный звук. Она слишком хорошо знала, что это означает. Кэтрин, отпрянув, взглянула ему в лицо в надежде развеять сомнения, в ожидании, что ошиблась, что он вот-вот разомкнет веки. Но этому не суждено было сбыться.

"Джон?" - снова позвала она и удивилась своему спокойствию, тому, как ровно звучит собственный голос. Она жаждала пробиться сквозь эту толщу невозмутимости, выразить то, что переполняло ее, однако ее волю словно подчинил себе некий невидимый двойник. Лицо Кэтрин будто застыло, она встала, мельком подумав о том, что холод, должно быть, исходит от тела Джона. Она не могла смотреть на него, повернулась спиной и скрестила руки на груди. Солнечный свет слепил ее, густой кустарник сбивал с толку хитроумным переплетением веток. Она не способна была решить, как ей поступить. "Иди отсюда, - сказала она себе. - Ступай прочь". Кэтрин шагнула было в сторону пасти, к свету, но остановилась, ибо не знала, правильно ли поступает, оставляя тут Джона.

Кусты шевельнулись, но она не обратила на это никакого внимания. Ее спокойствие начало таять, что-то неудержимо влекло Кэтрин обратно, к телу возлюбленного. Она молча сопротивлялась. Снова зашелестела листва. Кэтрин протерла глаза. Слез не было и в помине, однако ей казалось, будто какая-то легкая завеса мешает ей смотреть. Быть может, подумала она, обрывки спокойствия, и засмеялась, но смех больше походил на икоту. Присмотревшись, она различила наконец в кустах десять, двадцать, нет, две или три дюжины крошечных, почти детских фигурок, облаченных в сверкающие на солнце лохмотья. Кэтрин снова икнула, теперь уже не от смеха, а от подступившего к горлу рыдания или тошноты. Филии медленно надвигались. Выходит, их с Джоном поджидали, и у них не было ни малейшей надежды на успех...

Кэтрин попятилась: наклонившись, она подобрала меч Джона и погрозила им филиям.

- Не подходите, - предупредила она. - Не подходите.

Но те, не вняв ее предупреждению, подкрадывались все ближе.

- Стойте! - крикнула она. - Иначе, клянусь, я перебью вас, всех до единого! - Она взмахнула клинком. - Клянусь!

Филии словно не слышали. Кэтрин, захлебываясь рыданиями, снова крикнула им, чтобы они уходили. Но те окружили ее, остановившись за пределами досягаемости меча.

- Вы не верите мне? - спросила она. - Не верите, что я убью вас? А что меня удержит?

Горе и ярость наконец-то выплеснулись наружу, и она, издав пронзительный вопль, ринулась на филиев, ударила одного в живот, рассекла другому камзол на груди. Они повалились наземь, а остальные набросились на Кэтрин. Она обрушила клинок на голову третьему, расколов ему череп так легко, будто это была не голова, а дыня, увидела, как хлынула из раны кровь, успев заметить, что рассекла лицо врага почти надвое, но тут филии навалились на нее всей гурьбой, и она упала. Сопротивление было бесполезным, однако она продолжала отбиваться, сознавая, что, если перестанет, к ней возвратятся те прежние мучительные чувства, которые сильнее боли. Филии глупо таращились на нее, словно не понимали, почему она ведет себя так враждебно, и их бестолковость распалила ее еще сильнее. Уж смерть-то, казалось бы, должна была научить их чему-то, должна была заронить в их сердца - как и в ее собственное - стремление убивать! Коротко вскрикнув, она исхитрилась встать на колени и попыталась стряхнуть с себя тех филиев, что держали ее за руки. Она кусала их, царапалась, лягалась и пиналась. Что-то тяжелое ударило ее по затылку. Она обмякла, перед глазами все поплыло, зрение помутилось, и теперь она видела только сумрачный туннель, в конце которого блестели чьи-то водянистые зрачки. Они расширились, слились в один, который вдруг обрел кожистые крылья, раздвоенный язык и вздутое брюхо, где клокотал огонь. Он разинул пасть, чтобы проглотить ее и отнести домой.