Андрэ Нортон - Колдовской мир

Палатка, перед которой пылал огонь, была больше других. Она занимала почти всю поляну, на которой стояла. В дверях стояла фигура в плаще с капюшоном, время от времени протягивавшая руку, чтобы бросить в огонь приятно пахнувшие травы. Почувствовав этот запах и хорошо его зная, я обрадовалась: он был не от сил Зла. Это пища не для Тьмы, а для Света. Магия бывает двух родов. Колдунья родится со своим искусством, ее сила от земли и от всего растущего, от природы. Если же она заключает договор с Тенями, она оборачивает во зло все, что живет на земле, и растения вредят, так же как и лечат. Волшебница может родиться со стремлением подниматься выше в своем искусстве, а может оказаться и без дарования, и тогда ей очень трудно учиться пользоваться Властью. И она тоже выбирает между Светом и Тенью. Наши Мудрые Женщины в Эсткарпе родятся со своим искусством, и я была одной из них, хотя и не произносила их обета и не носила на груди драгоценный камень, как их сестра. Вероятно, я когда-нибудь стала бы считаться волшебницей, поскольку мое обучение шло гораздо дальше простого колдовства, и работала я без усилий и приготовлений.

«С кем я встречусь теперь? — думала я, пока моя проводница вела меня к палатке. — С колдуньей или с ученой волшебницей?

Наверное, с последней, судя по тону гонга». В то время, как палатка моего спасителя-похитителя освещалась пойманными насекомыми, эта палатка была гораздо светлее. В ней тоже были полоски света с пленными существами, но на низком столе, высота которого показывала, что перед ним либо стоят на коленях, либо сидят, скрестив ноги, но только не на стульях, сиял еще и хрустальный шар. Войдя, я увидела, что этот свет, который, казалось, плавно кружится в шаре, горит как солнечный.

— Добро пожаловать, дочь!

Акцент был архаичным по стандартам Эсткарпа, но слова не были бормотанием, какое я слышала до сих пор в этом лагере. Я опустилась на колени перед шаром, не понуждаемая проводницей, а просто чтобы лучше видеть говорившую. У людей Древней Расы не заметны признаки старости, хотя их век долог. Я видела всего одну или двух Мудрых Женщин, на которых это было ясно видно. Я подумала, что ссохшаяся, сгорбленная женщина, которая сидела по другую сторону стола, наверняка очень близка к смерти. Волосы ее были белыми и редкими, не было попыток скручивать и зашпиливать их в стиле женщин племени, они были заплетены в косы, и я тоже узнала их, потому что это была обычная прическа Мудрых Женщин. Только на ней не было длинной мантии, какие носят они. На плечах старухи висел меховой плащ, распахнутый так, что видно было ожерелье с подвеской из одного большого камня, висевшего между обнаженными грудями, которые теперь стали лоскутами жесткой кожи. Лице ее не было широким и толстогубым, как у других из племени, а узким, точеным, какие я видела всю жизнь, но только изборожденным морщинами и с глубоко запавшими глазами.

— Добро пожаловать, дочь, — повторила она. Она протянула руки. Я должна была дополнить это древнее приветствие — положить свои ладони на ее, но не могла, так как мои руки были связаны. Она повернулась к моей проводнице и резко сказала что-то, та поспешно наклонилась ко мне и разрезала ножом веревки на моих руках. Я неуклюже подняла затекшие руки и коснулась горячих и сухих ладоней. Некоторое время мы оставались в этой позе, и я не пыталась увильнуть от мозга, который прощупывал мой мозг и узнавал мои воспоминания, мое прошлое, как будто все это была записано в свитке.

— Значит, такой способ! — сказала она в моем мозгу.

Я приняла эту мысль так ясно, как не удавалось даже с Кайлоном и Кимоком.

— Но так не должно остаться, — продолжала она. — Я чувствовала твое присутствие, дочь моя, когда ты была еще далеко. И я включилась в мозг Сокфора — не открыто, а как будто он сам надумал искать тебя.

А мои братья? — резко перебила я. Может ли она со своей силой сказать мне всю правду? — Живы ли они?

— Они мужчины, что мне до них? — ответила она с давно известной мне надменностью. — Если бы ты умела читать в кристалле..

— У меня нет больше Власти, — сказала я ей. Впрочем, она и так уже знала об этом.

— Сон — это не смерть, — уклончиво ответила она. — То, что спит, может проснуться. — Ее слова были как эхо слабой надежды, с которой я выехала в Эсткарп. Я не только боялась, что моя пустота может наполниться Злом, но и жаждала снова вернуть себе хоть часть того, что было утеряно.

— Ты можешь это сделать? — спросила я ее. Я не особенно верила, что ответ будет положительным. Я чувствовала в ней радость, гордость и еще какие-то эмоции, так глубоко спрятанные и такие мимолетные, что я не могла их прочесть. Превыше всего была гордость и она же сквозила в ее ответе.