Дэвид Зинделл - Шанидар

Несчастье ошеломило Гошевана, и, хотя снегопад прекратился, а на горизонте уже виднелся шестнадцатый, самый большой из Тысячи Островов, он понял, что не может идти дальше, не отдохнув. Поставив палатку, он скормил собакам остатки из последнего мешка с кормом. Вскоре послышалось отдаленное шипение, быстро превратившееся в рев – буран налетел вновь и бушевал вдоль Старнбергзее с такой яростью, что весь день и всю ночь Гошеван проверял ввинченные в лед штыри, державшие палатку, иначе его снесло бы вместе с ней. Он пролежал в ней девять дней, дрожа в спальном мешке, пока подгоняемые ветром ледяные кристаллы делали свое дело. На десятый день встроенные в камелайку батареи сели настолько, что он с отвращением швырнул их в задубевшие и бесполезные стенки палатки. Потом выкопал в снегу пещерку и затолкал в нее двух последних изголодавшихся собак, надеясь, что они прижмутся друг к другу и хоть как-то согреются. Но на одиннадцатый день Гашербрум, умнейшая из собак, умерла. А утром, двенадцатого дня, его любимая Каника, чьи лапы покрывала корка смешанного с кровью льда, тоже застыла, словно зимняя ночь.

Когда буран не утих и на пятнадцатый день, Гошеван настолько обезумел от жажды, что обжег и без того покусанные морозом губы о металлическую чашку, в которой растапливал снег. И хотя от голода стал слаб, как снежный червь, он так и не смог заставить себя есть собачатину, потому что каждой из собак был и отцом, и матерью. Сама мысль, вызывала у него такую тошноту, что он предпочел бы умереть.

Смастерив себе грубые снегоступы из отодранных от саней деревянных планок, обтянутых кожей, он отправился, перебираясь с одной дрейфующей льдины на другую, к огромной бело-голубой горе, пронзающей небо в отдалении. Как он позднее узнал, гора эта называлась Квейткел, то есть «белая гора» на языке деваков – племени алалоев, которые наткнулись на умирающего Гошевана в густом лесу на восточном склоне.

Спасители – пятеро богоподобных мужчин в ангельски-белых одеяниях, как тогда почудилось его воспаленному, измученному видениями сознанию, – принесли Гошевана в огромную пещеру. Несколько дней спустя он очнулся от восхитительного запаха горячего супа и жареных орехов. Гошеван услышал тихие голоса, произносящие слова странного музыкального языка, ласкавшего слух. Двое детей – мальчик и девочка – сидели на краешке укрывавшего его роскошного меха, застенчиво разглядывали чужака сквозь щелочки между пальчиками поднесенных к лицам ладошек и хихикали.

К нему подошел широкоплечий чернобородый мужчина. Могучими, покрытыми шрамами пальцами он держал суповую миску из пожелтевшей кости с вырезанными на ней изображениями ныряющих китов. Пока Гошеван глотал суп, мужчина спросил:

– Марек? Патвин? Олоран? Нодин? Маули?

Гошеван, еще не оправившийся полностью от снежной слепоты и туго соображавший, позабыл, что я сделал его внешне неотличимым от любого из алалоев. Ему показалось, будто его обвиняют в том, что он чужак, и потому он яростно тряс головой, услышав название очередного племени. Наконец, когда Локни – так звали большого мужчину – прекратил попытки узнать, из какого же племени найденный ими незнакомец, Гошеван стукнул себя в грудь и произнес:

– Я человек. Просто человек.

– Айямен, – повторил Локни. – Ни луриа ла деваки.

Вот так и получилось, что Локни из племени деваков пригласил в новый дом Гошевана из племени айяменов [2].

Гошеван быстро набирался сил, объедаясь солоноватым сыром из молока шагшаев и орехами балдо, запасы которых деваки делали, чтобы переждать бури средизимней весны. И хотя Катерина, жена Локни, предлагала ему толстые мамонтовые отбивные, сочащиеся под хрустящей корочкой красным соком жизни, он не ел мяса. Гошеван, всю жизнь жевавший лишь мягкое, искусственно выращенное мясо без костей, ужасался тому, что такие ласковые и заботливые люди питаются мясом живых животных. Вряд ли я сумею научить этих дикарей хотя бы нескольким правильным обычаям цивилизованных людей, как-то подумал он. С какой стати они будут прислушиваться к словам незнакомца? Именно тогда, впервые с того дня как покинул Летний Мир, Гошеван задумался о мудрости своего поступка.

К тому времени, когда Гошеван нарастил пятьдесят фунтов новых мускулов, бури средизимней весны сменились ясными днями мнимой зимы. Настали прохладные солнечные дни; выпадавший изредка снежок был не в силах прикрыть даже альпийские огневки и снежные георгины, ковром устилавшие нижние склоны Квейткела. Таяли ледники, меховые мухи откладывали яйца. Для мамонтов, которых деваки называли отувап, настало время приносить потомство, а для леваков – пора охоты.