Бертрам Чандлер - Непросохшая краска

Такова была схема, и она сработала. Луиджи с Сарой полетели со мной в лодке — эта штука немного велика, чтобы управлять ею в одиночку, особенно когда нужно маневрировать. Безо всяких проблем мы встретились с «Леди Фарэуэй», и через несколько минут уже были в рубке управления корабля и смотрели на торжественное свечение чечевицы Галактики. Мы не могли на нее насмотреться после омерзительного вида ночного неба на Туле.

Полет до Кинсолвинга проходил достаточно приятно. По большей части мы довольствовались тем, что попивали напитки и слушали рассказы капитана о Приграничье, рассказы, которые подтверждали слова Уорбертона об общей странности этой части Галактики. Самым странным, однако, было то, что жители Приграничья принимают их как само собой разумеющееся. К кораблю-фантому в небе они отнесутся так же, как мы к радуге. Странные обломки, упавшие на Фарэуэй, были разбиты и расплавлены задолго до того, как возникла мысль их исследовать. Корабль из ниоткуда, появившийся над Дансинаном, так же и ушел в никуда, и его воспринимали как забавное необычное явление.

— В Приграничье вы и сами станете такими, — сказал капитан, видя наше изумление. — Если не станете, то свихнетесь в секунду. На месте капитана Спенса мне бы в голову не пришло писать домой о пятне влажной краски.

— Но это было странно, — возразил я.

— Здесь все странно. У меня есть собственная теория, которая состоит в том, что единственным законом природы, который здесь действует, является принцип неопределенности Гейзенберга.

— И как он относится к влажной краске? — спросил я.

— Например, так, лейтенант. Двадцать тысяч лет назад пещерный человек нарисовал две картины. Одна умерла, другая — нет.

— Это меня не удовлетворяет, — сказал я.

— И меня, — сказала Сара.

— Когда я прицеливаюсь, — заявил Луиджи, — чтобы пуля отклонилась от цели, потребуется нечто большее, чем принцип неопределенности.

— Бывают и осечки, — заметил капитан.

Я часто думал, серьезно ли он относился к своей теории. Похоже, она не имела отношения к его управлению кораблем. «Леди Фарэуэй» выскочила обратно в нормальный континуум не более чем в тысяче миль от Кинсолвинга, и мы, попрощавшись с хозяевами, перешли в лодку.

У меня были карты планеты, и я без труда смог найти космопорт, находившийся на дневной стороне. Когда мы вошли во внешние слои атмосферы, Сара получила последнее послание с корабля, что они подождут, пока мы не приземлимся. Лодка коснулась полоски более светлой, свежей зелени, отмечавшей место, где корабль капитана Спенса «Эпсилон Эридана» выжег растительность, и Сара сообщила на «Леди Фарэуэй», что мы благополучно сели.

— Удачи, — ответили они, — удачной охоты.

Мы открыли люк небольшого шлюза и выбрались на землю. Был поздний вечер прекрасного дня — прекрасного, но давящего. Может быть, влияла повышенная сила тяжести, может быть, избыток двуокиси углерода в атмосфере. Может быть, виной было что-то другое. В любом случае, этот древний космопорт и призрачный город в отдалении не способствовали веселому настроению.

У нас с собой был вертолет — неуклюжая, неустойчивая штука, способная отвезти трех человек, с припасами, на небольшое расстояние. Остаток дня мы провели, собирая этого зверя. Могу признаться, что я не инженер. Что касается Риццио, то единственная техника, к которой он испытывал склонность — это приборы навигации. Мне стыдно в этом признаться, но большую часть работы сделала Сара. Инструмент в ее руках действовал, как положено. Гайки закручивались чуть ли не сами по себе. Может быть, так оно и было. Ее телекинетические способности были немалыми.

Когда стемнело, мы поужинали едой из самоподогревающихся банок. Мы все устали. Не теряя времени, легли спать. Я с Сарой спал в лодке, а Луиджи устроился под лодкой в спальном мешке. Я помню, как он белозубо улыбнулся, похлопал по рукояткам пистолетов в кобурах и заявил, что в мире, подобном Кинсолвингу, это лучшие компаньоны для сна. Сара была шокирована и обижена, когда я рассмеялся; мне даже показалось, что она заставит меня составить Риццио компанию.

Сара спала плохо — что означает, что плохо спал и я.

Она говорила:

— Мне хотелось бы объяснить это тебе — но это то же самое, что пытаться объяснить зрительные образы слепому. Как я могу это объяснить? Это примерно то же, что я чувствовала на Туле — страх тьмы, но гораздо интенсивнее. Намного интенсивнее. Может ли быть так, как ты считаешь, что психические эманации всех миров Приграничья фокусируются здесь, на Кинсолвинге?