Сергей Фокин: Все расчеты верны

Профессор Джурс стремительно вошел в конференц-зал. Ведущий ученый одного из секретных научных центров при министерстве обороны, прошедший школу лучших университетов США и Европы, был высок, худ, некрасив, а в придачу ко всему имел дурной характер, волевой подбородок и жесткое выражение стальных глаз. Он остановился у пустого стола в президиуме и поднял вверх длинную тощую руку, прося тишины. Члены комиссии затихли, стенографист — молодой растерянный рядовой, обалдевший от такого количества начальства в зале, жестом пианиста занес кисти рук над клавиатурой компьютера. Все было готово к докладу.

Джурс окинул взглядом зал — и в его глазах отразилось испытанное им чувство брезгливости. О, как далеки от науки собравшиеся здесь члены комиссии, как они тупы и ненавистны ему, но и как необходимы! Сугубо утилитарный интерес и праздное любопытство, откровенная скука и сдержанная ирония — все, что угодно, кроме искренности и интеллекта, — вот атмосфера, которая окружала профессора. Пуще прочего его бесили равнодушие и самодовольная тупость большинства собравшихся. Равнодушные попадали в состав комиссии по служебной необходимости. Они были абсолютно не нужны для работы, и все их помыслы устремлялись к оставленным в столице семьям, любовницам и кабинетным интригам. Тупые также являлись тут лишними, но, в отличие от равнодушных, считали свое присутствие чрезвычайно необходимым, особенно на этапе принятия окончательных решений. Объединяло же членов комиссии «родовое» свойство — полная некомпетентность в рассматриваемом вопросе. Выражение брезгливости в глазах профессора сменилось привычным чувством покорности.

— Здравствуйте, господа. Прошу извинить меня за опоздание, — сказал он в зал и повернулся к боковой двери. Из смежной комнаты появились двое молодых людей.

— Позвольте представить вам моих ассистентов: Доминик Летьер… Пак Чан Су.

Ассистенты молча поклонились аудитории. Летьер поспешно развесил на демонстрационной доске несколько листов с графиками и таблицами и непонятные, но красочные плакаты, а Пак положил на стол перед профессором объемистый кейс и распухшую от бумаг папку. После чего оба помощника неслышно отошли и присели на стулья в углу.

Джурс щелкнул замками и хищным движением руки достал из кейса небольшой герметичный контейнер с ампулой внутри. Его желчное лицо осветилось радостью.

— Итак, господа, вы ждете от меня результата? Он здесь!

Профессор поднял руку с контейнером.

— В этой ампуле находится штамм синтезированного мной вируса. Аналогов ему нет. Ни в природе, ни где бы то ни было на Земле. Иммунная система человека беззащитна перед ним. Я создал его, я могу управлять его развитием, я отобрал у Всевышнего его монополию на Жизнь!

Тихо сидевшие в углу ассистенты усмехнулись.

— Тоже мне, бог, — шепнул Пак Летьеру, — можно подумать, что наш док осчастливил человечество и заслуживает, по меньшей мере, Нобелевской.

— Осчастливили, Чан, — поправил его Летьер, — мы ведь тоже приложили к этому руки.

Он с грустью посмотрел на свои длинные холеные пальцы.

— Чувствую, нам теперь до самой смерти не отмыть их. Нас не примут даже в ад.

— Деньги, деньги, — вздохнул Пак, — всем хочется хорошо жить. И тебе, и мне, и профессору. Надеюсь, до глупостей не дойдет.

— Вот как? Ты посмотри на эти рожи! Им же на все наплевать! — Не скажи. Всем хочется хорошо жить, но еще больше хочется просто жить. Беда в том, что дока, похоже, не интересуют возможные последствия…

Пока молодые помощники праздно философствовали в углу, профессор закончил свое краткое вступление, и собравшиеся приступили к «обсуждению» его работы. У первого, кто поднялся с места, сквозь белый халат просвечивал военный мундир.

— Позвольте вопрос, профессор.

— Пожалуйста, господин…

— Генерал Мехмет. Мне не совсем понятно, как это вы умудрились… — он замялся, подыскивая слово, — сотворить живое существо.

Джурс усмехнулся.

— Видите ли, господин генерал, это так сложно, что вы вряд ли что-нибудь поймете.

Генерал тоже ухмыльнулся.

— Давайте постараемся вместе: вы — объяснить, я — понять.

Глаза Джурса сверкнули, но он подавил раздражение и улыбнулся еще шире. Деланная приветливость по отношению к ни черта не понимавшим в науке солдафонам — не слишком большая плата за предоставленную ими лабораторию с новейшим оборудованием и практически неограниченный кредит.