Константин Лопушанский - На исходе ночи

Экран гаснет.

Ларсен сидит перед видеомагнитофоном. Рядом, на стене, ряды репродукций, наклеенных на картон. Он сидит и машинально смотрит на безыскусный пейзаж, такой знакомый каждому живущему на Земле, написанный с любовью и нежностью к вечному чуду живой природы.

Утро. Полутьма. Среди развалин музея — две фигуры, Ларсен и виолончелист. Сгибаясь под ураганным ветром, они тащат остатки обугленного бревна к открытому люку. С трудом опускают его в люк, закрывают тяжелую крышку. Идут к куполу входа в бункер. Из жестяной трубы возле люка клочьями вырывается черно — грязный дым…

…Тесное помещение возле топки завалено обугленным деревом — дверцы, доски, обломки бревна. Ларсен и виолончелист, в резиновых плащах, но без противогазов — в марлевых повязках, бросают в огонь обугленные обломки. Выходят, закрывают за собой тяжелую дверь с большим квадратным иллюминатором. Сквозь нее видна топка, огненные языки, качающиеся под порывами ветра.

Виолончелист тут же срывает повязку, сбрасывает плащ. Он судорожно дышит, откашливаясь и отплевываясь.

Ларсен подходит к трубам, тянущимся вдоль стен, пробует их рукой.

— Теплые? — спрашивает виолончелист.

— Чуть — чуть.

— Я перебираюсь сюда, — решает виолончелист. — И вам советую. По случаю начала ледникового периода….

Он снова начинает кашлять, машет рукой, затем уходит. Ларсен остается возле дверцы, долго смотрит сквозь стекло на огонь.

Вскоре возвращается виолончелист с грудой тряпок и футляром с виолончелью. Футляр пристраивает в углу, тряпки сваливает на деревянной скамье. Ложится, зарывается в тряпки с головой.

— Провались оно все пропадом, — бормочет он, — к чертям собачьим….

В холле — полутьма. Однообразно стучит пишущая машинка из комнаты Тешеров.

Ларсен достает из кухонного шкафчика упаковки с таблетками, аккуратно, как всегда, раскладывает их на столе.

Хлопает дверь, появляется Хюммель-сын.

— Доброе утро. — Хюммель подходит к шкафчику, тоже достает таблетки, высылает прямо в ладонь и методично заглатывает их одну за другой. Его движения размерены до автоматизма.

Ларсен уставился в стол, общаться с Хюммелем-младшим ему явно не хочется.

— Доброе утро, — раздается вдруг звонкий и бодрый голос.

Ларсен к Хюммель оборачиваются и замирают. К ним приближается госпожа Тешер.

На ней ничего нет, кроме набедренной повязки. Вздрагивая от холода, она, тем не менее, улыбается, старается держать себя непринужденно. Не торопясь, она достает таблетки из шкафчика и так же медленно возвращается к себе, бросив на ходу:

— Я себя чувствую другим человеком. Просто поразительно, какая легкость! Полная адаптация!

Перед массивной дверью со смотровым глазком, прикрытым металлическим щитком, стоит Ларсен и давит на кнопку звонка. Чувствуется, что он стоит уже давно. Порывы ветра несут сверху пепел и каменистое крошево. Наконец щиток натужно сдвигается. Ларсен непроизвольно вздрагивает. Потом занимает позицию прямо перед глазком и, понимая, что его осматривают, показывает пустые руки. Металлическая дверь медленно раскрывается.

В тамбуре Ларсен снимает противогаз и резиновый плащ. Сквозь стекло иллюминатора следующей двери на него смотрит ссохшийся старик, Кушкаш. На его лице видны темные пятна, признаки далеко зашедшей болезни.

Старик открывает дверь, и Ларсен входит в тесную прихожую. Прямо на него смотрят ручные пулеметы, от двери к ним тянутся провисшие провода.

— Ларсен, — говорит старик сварливо, — я ждал вас два дня назад. Отметьте себе: деловой человек не опаздывает. Идемте. Я все помню: вам нужен акваланг. Я мог бы расторгнуть контракт из-за вашей неорганизованности… неуважительности, я даже сказал бы, но не стану этого делать. Скажу по секрету: я надеюсь, что от единичных сделок мы постепенно перейдем к постоянному деловому сотрудничеству. Моя полная монополия лишает мою жизнь разнообразия.

Они идут между стеллажами, переходя из комнаты в комнату. На стеллажах всевозможные товары — от стиральных порошков и велосипедов до цветных телевизоров и игрушек. Везде — одна и та же надпись: «Сэрвайвл».

— Прошу прощения, господин Кушкаш, — виновато говорит Ларсен. — Я не мог прийти раньше, меня задержали дела.

— Ладно, ладно, прощаю. Я сказал уже, что не склонен придавать происшедшему чересчур большое значение. Отметьте себе: какова подготовка! Он обводит рукой вокруг. — Здесь есть все! Вы один из первых моих покупателей… Сказал бы даже — первый, но боюсь слишком вам польстить. Люди еще не могут без вещей. Не могут жить, не могут умирать. Я понял это еще в детстве… Вот ваш акваланг. Возьмите сами, мне тяжело.