Вадим Проскурин - Восемь дней Мюллера

А потом они нашли тайник. В одном месте стена верхнего города разрушилась изнутри, как гнилой зуб, от нее остались только тонкие кирпичные стенки, наружная и внутренняя, а гравийно-земляное наполнение вымыло дождями через промоину, так что внутренность стены превратилась в нечто вроде ущелья. Посреди этого ущелья вырос дуб, из-за необычных условий он больше походил на пальму, чем на дуб — длинный голый ствол, не бугристый и не узловатый, как у нормального дуба, а почти прямой, а наверху, где уцелевшие части стены не заслоняют солнце, распустилась полукруглая шапка листвы, как у пальмы. Кима почему-то прикололо залезть на этот дуб, они залезли и нашли в кроне тайник.

— Опаньки, — сказал Ким, когда его рука наткнулась на шелестящую бумагу. — Мюллер, ползи сюда быстрей, я что-то нашел!

— Пиратское сокровище? — поинтересовался Мюллер.

— У тебя в штанах, — ответил Ким и глупо заржал. — Сверток какой-то… Ух ты!

Внутри свертка оказалась сушеная конопля. Да не та беспонтовая конопля, что растет на каждом пустыре и годится только на веревки, а драгоценная заморская конопля, которой набивают деревянную трубку или бумажный кулек, с одного конца поджигают, а с другого вдыхают дым и торчат. Но это строго запрещено, не потому, что вредно для здоровья, а правительство беспокоится, совсем нет, просто некоторые любители попыхать травяным дымом занимаются этим делом внутри собственного жилища, а иногда даже в постели, хотя каждый знает, что от этого может произойти пожар. С тех пор, как модная привычка дышать дымом распространилась в Палеополисе, она стала причиной трех больших пожаров, вот император и издал указ за потребление адского зелья сечь кнутом, а за производство и распространение — лишать свободы и продавать с аукциона на заморские плантации.

Здесь уместно отвлечься от основного повествования и рассказать об экономической обстановке в самой империи и ее заморских владениях. За последние пять лет эти самые владения достигли невиданного расцвета, теперь оттуда стали привозить не только редкости и драгоценности, но и простые повседневные товары наподобие зерна и шерсти. Гавань Палеополиса вечно забита кораблями, и это не шхуны и триремы, как раньше, а огромные толстобрюхие галеоны и сопровождающие их хищные фрегаты и бриги, красивые до невозможности, как красиво любое хорошее оружие. Почти у всех кораблей на мачте развевалось два флага: имперский и пиратский, потому что почти все капитаны до недавнего времени были пиратами, а когда император объявил амнистию, поступили на имперскую службу, и империя в одночасье обрела сильнейший в мире флот. Дисциплина, впрочем, на флоте хромала, обычным делом были массовые драки между матросами разных эскадр, а однажды два фрегата устроили артиллерийскую дуэль прямо у входа в бухту Палополиса. В тот раз император приказал повесить победивший экипаж на реях до последнего человека, но приказ не выполнили, потому что фрегат-победитель покинул гавань, а капитан-победитель цинично прокричал в матюгальник, как и на чем он вертел имперскую службу, и что отныне он будет топить все имперские галеоны, пока не получит извинения и компенсации за моральный ущерб. Но ни одного галеона он не потопил, его самого потопили вчерашние товарищи в первом же бою.

Те немногие отчаянные головы, которые переселились за море первыми и умудрились остаться в живых, стали жить как короли. Даже самый последний простолюдин в колониях имел не менее десятка черножопых рабов, и ни одному белому человеку не приходилось самому копаться в земле или пасти скотину, все бухали и веселились, а если кто и служил в военном ополчении или, скажем, бухгалтерской конторе, то не из нужды, а от скуки, потому что если все время бухать, веселиться и не делать ничего полезного, веселье приедается и для здоровья это не полезно. Жить белому человеку за морем — все равно что жить в раю, и когда эта весть распространилась в Палеополисе, в заморские земли повалил людской поток.

И когда этот поток превысил критическую величину, все изменилось. Старожилы колоний забыли свое прославленное гостеприимство, стали гордыми и заносчивыми, на новых переселенцев смотрели как на говно, даже жаргонное выражение появилось «белый мусор». Огораживали плантации колючими изгородями, а если кто-нибудь, например, примется жрать малину с наружной стороны, на такого нападали черножопые охранники, избивали и прогоняли. Ходили упорные слухи, что черножопые громилы с дубинами, когда никто их не видит, отлавливают на дорогах белый мусор, мужчин убивают и съедают, а женщин и девочек сначала насилуют, а потом тоже убивают и съедают. То и дело какой-нибудь белый нищеброд уходил в запой, не сказав жене, та поднимала галдеж, ополченцы опоясывались мечами, хватали первых попавшихся черножопых и вешали на первом попавшемся дереве, а иногда еще пытали перед тем, как повесить. А потом виновник скандала выходил из запоя, все понимали, что черножопых повесили зря, и смущались. Хуже всего, если повешенный черножопый оказывался ценным рабом знатного плантатора, так и самому недолго в петле повиснуть. Впрочем, такие случаи были редки.