Вадим Проскурин - Восемь дней Мюллера

— Ассоль, что расселась, как статуя, уведи его! — распорядился Страйкер.

На лице Ассоль появилось тупое недоумение.

— А как же вышивка? — спросила она. — Я хотела после службы задержаться…

Здесь надо пояснить, что прошедшей ночью Ассоли приснился эротический сон с участием Птаага и Аполлона, и Ассоль, преисполненная благодарности, твердо вознамерилась посвятить весь день богоугодным делам, а тут внезапно такая неприятность…

Взгляд Страйкера переместился и уткнулся в Пепе.

— Мальчик! — провозгласил жрец и ткнул в Пепе пальцем. — Во имя Птаага Милосердного, выведи товарища из святого храма и проводи домой. Живо, пошел, пошел!

— Далалайский хвостокол ему товарищ, — пробормотал Пепе себе под нос, но сверх того возражать жрецу не осмелился.

Встал со скамьи, вышел в проход и задумался, не пнуть ли малохольного под ребра или в святом храме неуместно. Недоумение Пепе рассеял сам Мюллер, который начал приходить в себя.

— Необычный случай падучей болезни, — негромко сказал знахарь Ион, сидевший в третьем ряду, почти у самой боковой стены.

— Это не падучая, — возразил ему другой знахарь, по имени Джеггед. — При падучей за припадком идет сон с глубоким расслаблением, а он уже почти очухался.

— Да, пожалуй, — согласился Ион после недолгого размышления. — Каков ваш диагноз, коллега? Бес вселился?

— Может, и бес, — пожал плечами Джеггед. — Без очного осмотра не разобраться, да и с очным-то…

Тем временем Мюллер поднялся на четвереньки, изо рта у его толстыми лентами свисала слюна, как у бешеной собаки, а глаза стали шальные и бессмысленные. Многие отметили, что его поза имела сходство с позой поверженного демона Лурка, изображенного на иконостасе как раз позади Мюллера, если смотреть со средних мест. Мюллера был бледен, на лбу выступили крупные капли пота. Выглядел мальчик весьма жалко.

— Где я? Кто я? Что со мной? Откуда я взялся? Куда уйду? — бессмысленно вопрошал он, обращаясь непонятно к кому.

Пепе ухватил его за руку и потащил к выходу. Мюллер попытался упереться, но Пепе дернул сильнее, и Мюллер едва устоял на ногах. Двинуть дурачку в хавальник Пепе не решился — кругом люди, все пялятся, неудобно.

— А ну пошел, дебил малахольный, — прошипел Пепе и повлек Мюллера более решительно.

Спотыкаясь на каждом шагу, Мюллер кое-как доковылял до порога храма, переступил, тут Пепе дернул его вбок и отвесил смачного пинка. Мюллер потерял равновесие, кувырком скатился с бокового крыльца и замер мордой в грязь. Пепе подошел поближе, потыкал в бедро башмаком, дурачок заворочался, стал отплевываться, вытирать жижу с морды, но куда там! Только больше размазывал, грязный стал как черт, в натуре!

Пепе нагнулся, упер руки в колени и захохотал.

— Ну ты даешь, чертила чумазый! — воскликнул он.

— Сам ты чертила, — пробормотал Мюллер.

Это он зря сказал. У блатных за такие слова полагается отвечать, а если ответа не стребовал — значит, сам виноват, признал характеристику. И то, что обозвал тебя фраер, который сам не понял, что ляпнул — не оправдание. Вилли Муха такие вещи хорошо разъясняет, очень доходчиво. Один раз не ответил, другой раз не ответил, потом сам не заметишь, как уже привык к непотребству, и когда пацаны поймуи — опустят тебя так, что дальше некуда. За базар спрашивать надо сразу!

— За речью следи, урод малахольный, — прошипел Пепе.

Подошел ближе и легонько пнул дурачка около уха. Даже не пнул, чуть-чуть прикоснулся, он же, Пепе, не дурак и не беспредельщик, понимает, что наказание должно быть соразмерным. Просто обозначил движение, чтобы ни один свидетель не смог сказать, что Пепе оставил оскорбление без ответа.

Малахольный дурачок завопил, завизжал, как свинья, ухватился за подбитое ухо, как смерд за лопату, из глаз слезы брызнули. То ли Пепе не рассчитал и врезал сильнее, чем хотел, то ли у Мюллера в дурной башке окончательно что-то передвинулось. Рожа у Мюллера стала красная, как свежая свекла, и заорал он во всю глотку:

— Ненавижу тебя, тварь, чтоб ты сдох! Убью гада, суку, убью, убью!

Будь на месте Пепе взрослый бандит или подросток лет шестнадцати наподобие Вилли Мухи, он бы развернулся и ушел, оставив паренька в истерике. Но Пепе еще не умел прощать оскорбления. Пепе свято верил, что на всякое зло надо отвечать злом, а кто не может или не хочет, тот лошара позорный и место его у параши.

Поэтому Пепе не ушел, а стал избивать Мюллера ногами. Вначале целился по плечам и бедрам, чтобы не покалечить, а потом вошел во вкус, озверел и стал бить куда попало. Мог бы насмерть забить, если бы не оттащили. Хотя это вряд ли, десятилетнему ребенку трудно забить насмерть другого ребенка.