Владимир Михайлов - Сторож брату моему.Тогда придите ,и рассудим

— Мы все понимаем, не сомневайтесь. Теперь мы хотим спросить…

— Рад буду ответить…

Врачи сидели в опустевшем кабинете. Шувалова увели санитары.

— Наш судья, конечно, не светоч разума, — сказал один. — Но на этот раз он не ошибся. Да и кто бы тут ошибся? Такая великолепная картина… О чем ты задумался?

— Смотрю. Взгляни и ты — как прекрасно играют тени на стене.

— Это солнце светит сквозь листву. Чудесно.

Они помолчали, наслаждаясь.

— Задерни занавеску до половины. Правда, еще лучше?

— Великолепный контраст… Да, ты говорил о картине. Она слишком прекрасна.

— У тебя какие-то сомнения?

— Все дело в предпосылках, понимаешь, все, что он говорил, укладывается в довольно строгую систему — я, как мы уговаривались, следил за логичностью и обоснованностью изложения и выводов. Да, в очень строгую систему…

— Ну, при заболеваниях психики это не такая уж редкость.

— Согласен. И тем не менее…

— Неужели ты собираешься поверить хоть единому его слову? Это такой же человек, как мы с тобой… только, к сожалению, больной. Бред, навязчивые идеи…

— Обождем немного с диагнозом.

— Ну, знаешь ли, если мне надо выбирать между двумя возможностями: поверить в пришельцев из иного, высокоразвитого мира — или диагностировать паранойю, то я вернее всего предпочту второе. Не пойму: что смущает тебя?

— Не забудь, что мой сын — астроном.

— Прекрасно помню. И что же?

— Пусть он поговорит с больным.

— Ты хочешь устроить экспертизу?

— Мы ведь специалисты только в своей области. Видишь ли, если он бредит, то в чем-то — большом или малом — неизбежно нарушит положения науки, выйдет за их пределы. Мы с тобой ничего не заметим, а специалист поймет.

— Хорошо, ты убедил меня. В конце концов, время у нас есть; будь мы даже уверены, что он совершенно нормален, закон не позволил бы нам выпустить его, не проведя всей программы обследования, раз уж он направлен сюда официально, а не явился сам.

— Да. Вечером я попрошу сына…

Их было много, человек сто или даже больше. Они шли по дороге, не торопясь, лопаты, оружие и черный ящик везли позади на телеге, а за ней тянулся длинный хвост долго не оседавшей пыли. Шли кучками, кто молча, кто негромко переговариваясь.

— Готфрид Рейн принес сына.

— Счастье в дом…

— Кончается подошвенная кожа.

— А сколько тебе на следующий месяц?

— Сколько сделать? Еще не сказали…

— Иероним Сакс ушел в лес.

— Жаль. Хороший кузнец был.

— Но с фантазиями. Видел красоту в куске железа. Ты видишь?

— В куске железа — нет. Но я и не кузнец… Жаль, что ушел. Мне пришло время взять новую лопату. Думал, он сделает. Была бы славная лопата.

— Ничего, сделает другой.

Передние остановились. За ними и остальные.

— Закат, — сказал кто-то. — Полюбуемся. Красиво.

Закат и правда был красив. Медленный перелив красок на небе. Одинокое облачко. Треск насекомых в высокой траве по сторонам дороги. Сильный запах цветов, что раскрывают свои чашечки по вечерам.

Постояли. Пришел час смотреть на солнце. Сняли с телеги ящик, посмотрели — серьезно, истово, до устатку. Потом разошлись по обе стороны дороги и стали устраиваться на ночлег. Поужинали холодным, запивая водой.

— Перед рассветом поднимемся. Встретим восход, посмотрим на солнце — и в путь. Недалеко уже.

Смотреть на солнце полагалось всегда — дома ли, в дороге ли. Зимой и летом. Мужчинам и женщинам. Только детям не надо было и старикам тоже.

Солнце село; зажглись звезды, узор их был вечен и надежен.

— Какая ночь!

— Благодать.

— Спокойного сна.

— И тебе тоже, друг.

Астроном пришел к Шувалову этим же вечером: ему не терпелось. Был он молод, высок, вежлив. Войдя, полюбовался, как полагалось, горящей свечой, игрой светлого пятна на потолке. Объяснил, кто он и зачем явился.

Шувалов вечером был сердит, потому что надеялся, что врачи, люди разумные, после искреннего разговора его отпустят. На Земле так и произошло бы, потому что сама беседа была бы вовсе не главным: там были приборы, психиатрия давно стала наукой точной. А здесь, видимо, обходились лишь опытом и интуицией. Все это, как знал Шувалов, временами подводило. Вот и на сей раз подвело.

— Ах, астроном! — сказал он и подумал, что и астрономия тут, видимо, основана на интуиции и, значит, разговора тоже не получится: его выслушают, но не поймут.

И все же пытаться надо было до последней возможности.